Французская демократия

Прудон Пьер Жозеф

Происшествія послднихъ шестнадцати лтъ обнаружили это въ самомъ яркомъ свт.

Въ 1848 г. республика учреждаетъ всеобщую подачу голосовъ, назначаетъ законодательное собраніе, даетъ себ конституцію. Все это были просто варіаціи на тему идеала, которымъ мы одержимы съ 89 г. Чмъ администрація, правосудіе, политика правительства и общественная экономія республики отличались отъ того, чмъ они были въ конц царствованія Людовика Филиппа? Республика не сбила съ толку никого, ни легитимистовъ, ни орлеанистовъ, ни бонапартистовъ; при ней вс партіи были очень довольны своимъ положеніемъ; даже духовенство, обвинявшее первую республику въ ереси, приняло участіе въ трудахъ второй. Эта республика, созданіе формалистовъ, ничмъ не отличалась отъ монархіи, и мы были правы, отрекаясь отъ нея.

Настало 2 декабря. Конституція 1852 года замнила конституцію 1848; въ теченіе нсколькихъ лтъ люди, исключенные государственнымъ

переворотомъ, держались въ сторон по чувству собственнаго достоинства. Но наконецъ они одумались, и мы снова видли ихъ, роялистовъ, республиканцевъ, членовъ временнаго правительства, на своихъ оппозиціонныхъ мстахъ въ парламент. И неудивительно, потому что въ конституціи 1852, какъ и въ конституціи 1848, они узнали свой идеалъ въ очень мало измненномъ вид.

Другое дло трудящійся народъ: онъ не нашелъ своего идеала ни въ одной изъ конституцій, которыя Франція задавала себ съ 1789 г.; и для него вся революція выражается только въ разныхъ неопредленныхъ формулахъ, какъ то: общая подача голосовъ, право на трудъ, уничтоженіе пролетаріата, и т. д. Въ 1848 г. онъ протестовалъ противъ конституціи, а въ 1863 снова ставитъ на очередь вопросъ экономической реформы.

Въ 1848 г., въ республик мы были, какъ дома: конституція, несмотря на свои признанія и свои недомолвки, свидтельствовала о нашемъ существованіи, о нашихъ требованіяхъ, о нашемъ близкомъ торжеств. Наше подчиненіе было условное, временное; мы могли безъ противорчій, безъ отступничества, безъ клятвопреступленія пользоваться всми законными гарантіями, a тмъ временемъ собираться съ силами и готовиться къ преобразованію республики. Опираясь на право 1848 года, мы ожидали 1852 г.

Нын, по возстановленіи императорскаго престола, посл закона, предписывающаго депутатамъ присягу, посл декрета 24 ноября 1860, посл возвращенія прежнихъ партій и воскресенія конституціонной Оппозиціи, – положеніе радикальной демократіи измнилось. Правительство хранило молчаніе, но за него Оппозиція сказала намъ: подавайте голоса заодно съ нами или подите прочь. На это рабочей демократіи слдовало отвтить, какъ десять колнъ Іеровоама: Хорошо же, буржуазы; обдлывайте себ ваши длишки! А ты, Израиль, назадъ къ своимъ шатрамъ!

Но дло разыгралось иначе. Рабочая демократія, предпочитая дйствіе слову, забрала себ въ голову, что ей здсь есть какое то дло; вмсто того, чтобы отдлиться, она снова сдлалась смиренной прихвостницей; точно дтенышъ двуутробки, она вернулась въ носившую ее утробу и по безразсудству подала голосъ въ пользу Оппозиціи, которая не хотла и не могла ее признать.

И такъ, мы видимъ, что политическій и экономическій идеалъ рабочей демократіи далеко не тотъ, который, вотъ уже 70 лтъ, тщетно преслдуетъ буржуазія. Поэтому мы не можемъ участвовать съ буржуазіей не только въ одномъ парламент, но даже въ одной Оппозиціи: у насъ слова имютъ совсмъ другое значеніе; наши идеи, принципы, формы правительства, учрежденія, нравы совершенно иныя. Постоянно, но безплодно общаемыя вольности и гарантіи 89 года, неосуществимы въ буржуазномъ конституціализм, тогда какъ въ демократической систем они вытекаютъ сами собой безъ всякаго затрудненія. Отсюда мы приходимъ къ неизбжному заключенію, что, если рабочій народъ могъ отвергнуть на послднихъ выборахъ кандидатовъ правительства, какъ представителей идеи, противной его принципу, то тмъ боле слдовало ему поступить точно также съ кандидатами Оппозиціи, потому что и т, и другіе представляютъ одну и ту же идею, одну и ту же политику, одинъ и тотъ же порядокъ, съ тою только разницею, что министерскіе кандидаты откровенно выдаютъ себя за то, что они есть, тогда какъ оппозиціонные обманываютъ своихъ избирателей, скрывая свою мысль.

Если рабочій классъ придаетъ себ какое нибудь значеніе и если онъ гонится не за призракомъ, то долженъ знать, что прежде всего ему нужно выйдти изъ подъ опеки и, не заботясь ни о министерств, ни объ Оппозиціи, дйствовать отнын самостоятельно и только для себя. Быть или силою, или ничмъ – вотъ что ему предстоитъ. Подавъ голосъ за кандидатовъ 31 мая 1863 и 20 марта 1864, рабочая демократія обнаружила недостатокъ ршимости и благоразумія. Она забыла себя, и для кого же? для враговъ! Манифестъ Шестидесяти возвысилъ ее на степень патриціата; но ея подача голосовъ низвела ее въ разрядъ отпущенниковъ.

ГЛАВА II.

1. Политическая нравственность: присяга до и посл 89 г.; противорчіе гражданской и конституціонной присяги. – Политическая нравственность Франціи развращена клятвопреступленіемъ.

Наши самозванные политики, ремесло которыхъ состоитъ въ оппозиціи всмъ правительствамъ, что нисколько

не мшаетъ имъ кончать союзомъ со всякимъ правительствомъ, приняли за правило, что, для успшной борьбы съ властью, надо ее побивать ея же собственнымъ оружіемъ, т. е., другими словами, признавать законъ ею изданный и представляемый. Въ перевод на простой языкъ это значитъ, что самое врное средство избавиться отъ человка – явиться къ нему въ домъ и, когда онъ будетъ съ вами здороваться, – убить его. Риторы, готовые разглагольствовать при всякомъ правительств; адвокаты, защищающіе не только всякое дло, но даже передъ какимъ угодно судилищемъ, принимающіе всякія законодательства, приноравливающіеся ко всевозможнымъ судебнымъ формамъ; атеисты, хвастающіе своимъ индифферентизмомъ, потому что не въ состояніи возвыситься до принциповъ; для которыхъ вс врованія равны, потому что они потеряли понятіе о прав, и которые не гнушаются преклонять колна ни передъ какимъ кумиромъ, потому что презираютъ людей еще боле, чмъ боговъ! – Вотъ каковы эти софисты, все совмщающіе, все соглашающіе, ничмъ не гнушающіеся, не знающіе противорчій! У нихъ на все готовы компромиссы, примиренія, оправданія. Будь то конституція 1848 или конституція 1852, военносудныя коммиссіи или судъ присяжныхъ, законъ общественной безопасности или habeas corpus, обязанность гражданина или врноподданность династіи – имъ все равно: они ни въ чемъ не видятъ разницы. Такимъ образомъ мы видли, какъ непринужденно дали они присягу, необходимую, по конституціи 1852, для избранія въ законодательный корпусъ; а когда республиканская демократія не ршалась поклоняться второй имперіи, они увлекли ее на поступокъ, который она, пока разсуждала хладнокровно и не теряла здраваго смысла, считала вроломствомъ.

Вотъ уже три года, какъ мн безпрестанно приходится говорить объ этомъ важномъ вопрос присяги, въ которомъ отражается вся наша политическая нравственность; и каждый разъ мои замчанія остаются безъ отвта. Теперь я снова возвращаюсь къ нему, хотя заране убжденъ, что на этотъ разъ мене, чмъ когда-либо могу разсчитывать на полученіе отвта. Но мн хочется доказать по поводу присяги, что: во первыхъ, наша несчастная нація ршительно сама не знаетъ что она длаетъ и куда стремится; во вторыхъ, что присяга несовмстна съ демократическими и соціальными убжденіями, чтобы не сказать, съ современною совстью.

До 89 г., при порядк, основанномъ, какъ говорятъ, на божественномъ прав, присяга приносилась лично королю. Это условіе, по крайней мр, недопускало недоразумній. Во первыхъ, король былъ извстная личность, въ подлинности которой невозможно было ни усомниться, ни обмануться; во вторыхъ, онъ былъ воплощеніе націи, живой законъ государства. Король былъ все. Съ нимъ нельзя было ни пускаться въ разборъ, ни полагать ограниченія, ни ставить условія. Право было опредлено; политическая нравственность имла критерій. Присяга формальная или подразумваемая приковывала подданнаго къ королевской особ, символу, выраженію и органу націи, ея правъ, учрежденій, льготъ или, какъ мы чванно называемъ ихъ, вольностей. Это воззрніе на королевскую власть и на присягу, проникнутое религіознымъ характеромъ, имло свою выгодную сторону: омерзительный домъ Валуа, отъ Франциска I до Генриха III, былъ, кажется, самою порочною династіею, какую только можно придумать; а между тмъ, въ лиц ихъ, это воззрніе на королевскую власть спасло французскую національность среди ужасовъ междоусобій.

Съ 89 г. нація управляется новыми идеями, осуждать которыя, конечно, я не буду. Феодальная присяга была уничтожена и замнена гражданскою. Что такое гражданская присяга? Вотъ формула гражданской присяги по конституціи 1791 года, глава II, параграфъ 5:

«Клянусь быть врнымъ народу, закону и королю и всми моими силами поддерживать конституцію королевства, установленную національнымъ учредительнымъ собраніемъ въ 1789, 1790 и 1791 годахъ».

Замтьте разницу. Присяга приносится уже не одному лицу – королю, а народу, закону и королю. Народъ поименованъ первымъ, въ знакъ его несомннной верховности; за нимъ слдуетъ законъ – выраженіе народной воли; король послднимъ. Онъ только представитель народа и исполнитель его воли; поэтому онъ названъ посл всхъ: между этими тремя понятіями есть постепенность. Въ этой формул присяги выражается весь духъ революціи, какимъ онъ былъ въ 89 г.

Гражданская присяга была уничтожена вмст съ конституціей 91; въ конституціяхъ II, III и VІІІ годовъ о ней не упоминается. Въ 1804 г. Наполеонъ I возстановилъ ее въ такой форм:

«Клянусь повиноваться конституціямъ имперіи и быть врнымъ императору».

И такъ, Наполеонъ старался какъ можно больше приблизиться къ феодальной формул; подобно Людовику ХІV, онъ говорилъ: государство – это я, и считалъ себя истиннымъ представителемъ Народа, живымъ Закономъ и воплощеніемъ Франціи.