Французская демократия
Шрифт:
Но революція неумолима. Наполеонъ принужденъ упомянуть въ формул присяги о Конституціяхъ Имперіи, т. е. о конституціяхъ 1804, 1802 и 1799 гг.; a послдняя тсно примыкаетъ къ революціи и къ принципамъ 89 г. Этого довольно: чтобы Наполеонъ ни длалъ и какъ бы онъ этого ни таилъ, новый духъ проглядываетъ въ этихъ конституціяхъ. Въ сущности, присяга 1804 та же, что и 1791 года; были присяги, приносившіяся королямъ старшей и младшей линіи, и наконецъ, Наполеону III. – И такъ несомннно, что теперь во Франціи монархъ не единственное, даже не первое лице. Есть кто-то выше короля, есть что-то выше престола: этотъ кто-то – Народъ; это что-то – Законъ. Удалить изъ присяги эти два образа невозможно; невозможно снова водворить въ сердцахъ монархическую
Посл этихъ замчаній разсмотримъ, какова можетъ быть сила этой новой присяги.
Во первыхъ, относительно ея цли, содержаніе ея показываетъ, что этими ясными словами хотли удовлетворить новымъ идеямъ, освятить новое право, сдлать самую присягу мене мистическою, мене идолопоклонническою, боле достойною человка и гражданина. Сочетаніемъ этихъ трехъ великихъ словъ – «Народъ, Законъ и Король», думали придать присяг боле разумности и величія. Длая эти три имени, такъ сказать, солидарными, напоминая о конституціяхъ, высочайшемъ выраженіи закона, думали упрочить общественное зданіе и придать власти ненарушимость закона и неизчезаемость народа. Такъ, вроятно, разсуждали учредители этой присяги; и это доказываетъ, что они поступали скоре, какъ поэты, чмъ государственные люди. Ихъ риторика рушится передъ здравымъ смысломъ.
Въ самомъ дл: очевидно, что присяга, приносимая тремъ лицамъ или, пожалуй, тремъ принципамъ, не можетъ быть такъ опредлительна, какъ если ее приносятъ одному; точно также всякое обязательство, что нибудь длать или чего нибудь не длать, можетъ скоре подать поводъ къ перетолкованіямъ, путаниц и придиркамъ, когда относится къ нсколькимъ лицамъ, чмъ когда заключено съ однимъ на опредленныхъ условіяхъ или даже безъ всякихъ условій. Такъ какъ политическая присяга съ 1789 г. приносится, въ одно и тоже время, и народу, и закону, и королю – все равно выражено ли это въ ней прямо, или затаено, – то она по необходимости должна быть условна, должна подлежать толкованіямъ и предполагаетъ взаимность. Напрасно президентъ Законодательнаго корпуса зажимаетъ ротъ депутату, который, прежде чмъ поднять руку и произнести присягу, проситъ позволенія объясниться. Самая сущность этого дйствія даетъ присягающему право объясниться.
Конституція 91, 1804 и 1814, самыя монархическія изъ нашихъ конституцій, требуютъ отъ императора или короля присяги, равносильной той, которая приносится ему самому; въ этой присяг напоминаются и выражаются принципы 89 г. и духъ революціи, и глав государства вмняется ею въ обязанность защищать эти начала. Это несомннно доказываетъ, что съ 1789 г. политическая присяга обратилась въ обоюдосторонній договоръ между государемъ и подданными. Одна только конституція 1852 не выражаетъ прямо этихъ началъ. Но это должно считать просто нечаяннымъ упущеніемъ, на которое, смю думать, Наполеонъ III не дерзнетъ опереться.
Но вотъ худшая сторона этого дла: можетъ случиться, что трое, которымъ приносится присяга и которые предполагаются нераздльными, – т. е. Народъ, Законъ и Король, станутъ въ противорчіе другъ съ другомъ и раздлятся. Народъ, какъ и отдльныя личности, можетъ заблуждаться; его характеръ, чувства, мннія измнчивы. Законъ также можетъ мняться, хотя бы только въ умахъ тхъ, которые, изъ выгодъ или даже по свойству своихъ обязанностей, призваны толковать его. Наконецъ и король можетъ измниться. Какъ принципъ, онъ постоянно мняется: король 1701 года не то, что король 1788 г.; король 1830 г. не похожъ на короля 1714 г. Какъ личность, онъ измняется еще боле, и притомъ эта перемна еще опасне: бурбонская династія можетъ быть царствовала бы до сихъ поръ, если бы Карлъ X раздлялъ взгляды Людовика XVIII. Между тремя столь измнчивыми элементами согласіе не можетъ быть прочно; рано или поздно антагонизмъ неизбженъ.
Что же выйдетъ изъ подобной присяги на практик и какую пользу могутъ извлечь изъ нея Страна, Конституція и Правительство, которымъ она дается? Къ чему повела присяга, которую короли Хартіи получили отъ всей Франціи, т. е. отъ всей политической и офиціальной Франціи: отъ перовъ и депутатовъ, отъ чиновничества, администраціи, церкви, Почетнаго Легіона, арміи и т. д.? Грянула буря, и все пошло прахомъ, какъ будто эти клятвы были писаны на листьяхъ бульварныхъ деревьевъ. Отъ нея отдлались, сказавъ королю, что онъ первый нарушилъ свою присягу – и все тутъ. Это повторялось такъ часто съ 1789 г., что въ наши дни можно указать многихъ лицъ, надававшихъ, въ теченіе своего служебнаго поприща, цлую дюжину присягъ. Въ 1814 г. армія была зрительницей скандала, когда генералы имперіи, забывъ или, врне, перетолковавъ свою политическую и военную присягу, требовали отреченія отъ своего императора, отъ своего вождя! Да, но увы! вдь онъ клялся сохранять въ неприкосновенности владнія республики, уважать и заставлять уважать равенство правъ, политическую и гражданскую свободу!.. Долгъ платежемъ красенъ, Государь! вы не сдержали вашей клятвы: не взыщите, если и мы нарушимъ нашу присягу. Вы не уважали ни равенства правъ, ни гражданской и политической свободы; области республики заняты непріятелемъ… Подписывайте же ваше отрченіе!…
Вотъ печальный, но неизбжный результатъ гражданской присяги. При прежнихъ короляхъ ни разу не было примра такой измны. Такимъ образомъ, съ 1789 г. французы почти не переставали присягать своимъ конституціямъ и государямъ и не сдержали ни одной присяги. Поминутно смнялись конституціи и государи, наперекоръ ли присяг, или въ силу ея – ршить трудно; потому ли, что конституція была несовершенна и не выполняла своего назначенія, или потому, что государи вызывали упреки въ неискренности; всего же врне потому, что при работ мысли и съ теченіемъ времени возникало разногласіе между Народомъ, Конституціей и Королемъ.
Таково было положеніе Франціи въ 1814, 1815, 1830 и 1848 годахъ. Сколько подлыхъ сдлокъ! Сколько паденій! Сколько измнъ, прикрытыхъ именемъ компромиссовъ! Было время, когда общественная совсть возставала противъ этихъ низостей. Наивный народъ, не зная политическаго фатализма, управлявшаго людьми и событіями, не понималъ, чтобы врноподданный могъ отступиться отъ своего государя или христіанинъ отречься отъ Бога. Онъ преслдовалъ своимъ презрніемъ неблагодарныхъ измнниковъ, и позоръ этотъ остался на ихъ памяти. Теперь логика революціи довершила свое дло: у насъ вс клянутся и вс нарушаютъ клятвы; для насъ это, какъ говорится, все равно, что выпить стаканъ воды. Мы дошли даже до того, что считаемъ добродтельнымъ поступкомъ присягу, принесенную противъ своего желанія и мысленно отвергаемую. Нашихъ неустрашимыхъ присяжныхъ, которыхъ тридцать лтъ тому назадъ осмяли бы, теперь расхваливаютъ публично въ собраніи. Притомъ, какъ бы мы ни были убждены, что эти подлецы дйствуютъ изъ-за выгодъ, а не по долгу, все у насъ такъ перепутано, во всемъ такое противорчіе, что мы никакъ не могли бы доказать этого и прямо обвинить ихъ въ измн своей клятвы. Что же удивительнаго посл этого, что, оправдавъ ихъ, наконецъ, мы ршились послдовать ихъ примру.
Взглянемъ на это странное извращеніе нашихъ общественныхъ нравовъ.
Народнымъ ршеніемъ 1851 г. Людовику Наполеону было поручено составить конституцію. Чтобы избавить свое правительство отъ коварныхъ внушеній и враждебныхъ личностей, онъ поставилъ необходимымъ условіемъ, для вступленія во вс должности, особенно депутатовъ, присягу на врность ему. Очевидно, авторъ конституціи 1852 г. предполагалъ, что важнйшіе представители прежнихъ партій, его естественные враги, или откажутся, какъ честные люди, связать себя подобною присягою, или, давъ ее, сдержатъ свое слово.
Сначала казалось, что эти предположенія сбываются. Большинство политическихъ людей, обратившихъ на себя вниманіе при прежнихъ правительствахъ, держались въ сторон; т же, которые стали имперіалистами, сдлали это чистосердечно. Вс они, за немногими исключеніями, оказались совтниками благонамренными и просвщенными; они спорили съ правительствомъ, но не за тмъ, чтобы нападать на него и колебать его, а чтобы предупреждать его, служить ему и упрочить его. Съ другой стороны, гг. Кавеньякъ, Гудшо и Карно торжественно отказались принести присягу, и отказъ этотъ принесъ имъ такую же честь, какъ первымъ ихъ врность.