Французская демократия
Шрифт:
Весь вопросъ значитъ въ томъ: сдлать интересы, которыми руководствуются избиратели, честными, добросовестными, законными, а не постыдными и вредными. Но, скажите пожалуйста, кто здсь судья интересовъ, и что вы назовете интересомъ безчестнымъ и интересомъ законнымъ? Какая будетъ, съ вашей точки зрнія, разница между человкомъ, котораго департаментъ называетъ своимъ благодтелемъ, и тмъ, котораго вамъ угодно называть подкупателемъ? Вдь я не думаю, что, возставая противъ подкупа, вы хотите уничтожить возможность приносить пользу, устранить преданность и внушить массамъ неблагодарность. А если такъ, то скажите же на милость, почему кандидатъ, геройски общающій объявить всемірную войну для защиты польской аристократіи, политически честне того, который, обращаясь къ не столь рыцарскимъ чувствамъ, обязывается поддерживать миръ въ интерес крестьянъ, работниковъ и буржуазіи? Почему тотъ, кто, прямо говоря о матеріальныхъ выгодахъ, по просьб своихъ непосредственныхъ доврителей, общаетъ выхлопотать имъ каналъ, желзную дорогу и т. п., чмъ онъ хуже того, кто, стоя на боле высокой точк зрнія общихъ интересовъ, хочетъ противиться этимъ сооруженіямъ, полагая, что общая польза требуетъ перенести ихъ въ другой департаментъ?
Демократы–соціалисты,
Слдовательно, нечего и говорить при общей подач голосовъ о продажности и подкупахъ: этого не дозволяетъ ни логика, ни уваженіе къ народу и его учрежденіямъ. Это оскорбленіе народнаго величества. Цлый годъ уже Оппозиція то утверждаетъ, что общая и непосредственная подача голосовъ учреждена для уничтоженія избирательныхъ подкуповъ; то признаетъ, по примру г. Жюль Симона, что общая и непосредственная подача голосовъ должна быть руководима, и что, овладвъ властью, Оппозиція, конечно, не оставитъ ее безъ руководства; то общаетъ избирателямъ заботиться объ ихъ интересахъ, а когда они поврятъ ей, то упрекаетъ ихъ за это; словомъ, противорчитъ себ на каждомъ шагу и не понимаетъ, что нельзя возводить случайное въ общее. И такой-то Оппозиціи дать наши голоса! Выбрать въ наши представители людей, политическіе предразсудки которыхъ намъ вполн извстны, которые только что представили намъ такіе образчики своей скромности и своего уваженія къ свобод избраній; которые обратили иго, угнетающее свободу, въ орудіе своей узурпаціи; которые своей присягой измнили республиканской нравственности и представительствомъ одного лица въ нсколькихъ округахъ доказали свое стремленіе къ президентству въ республик; которые, будучи призваны къ контролю надъ правительствомъ, оправдали наши предчувствія и заявили свою измну на основаніи общей подачи голосовъ, какъ двадцать лтъ тому назадъ измнили бы на основаніи цензовыхъ выборовъ; съ которыми намъ слдовало бы бороться въ палат депутатовъ, если бы мы какимъ нибудь особеннымъ чудомъ попали въ нее; которые, наконецъ, будучи призваны управлять республикой и представлять народъ, не съумли понять ни въ 1848, при взрыв соціальныхъ идей, ни въ 1852, посл государственнаго переворота, ни въ 1863–64 годахъ, при появленіи рабочихъ кандидатуръ, что общая и непосредственная подача голосовъ состоитъ вовсе не въ томъ, что масса избирателей непомрно увеличивается: не могли понять, что она совершенно переворачиваетъ и измняетъ всю политическую и экономическую систему, отъ центральной власти до послдней сельской школы!
Они толкуютъ о свобод и подкуп. Да понимаютъ ли они еще, что такое свобода и неподкупность общей подачи голосовъ?
Въ настоящей, честной демократіи, организованной на истинныхъ началахъ народнаго самодержавія, т. е. на принципахъ договорнаго права, невозможно никакое стснительное или развращающее вліяніе центральной власти на народъ: нелпо и предполагать это.
Почему? потому что въ истинно–свободной демократіи центральная власть есть ничто иное, какъ собраніе депутатовъ, естественныхъ представителей мстныхъ интересовъ, созванныхъ на совщаніе; – потому что каждый депутатъ прежде всего принадлежитъ мстности, которая избрала его своимъ представителемъ: онъ ея гражданинъ, ея спеціальный повренный, которому поручено защищать ея интересы съ тмъ, чтобы передъ лицомъ великаго общенароднаго суда согласовать ихъ съ общими интересами страны; потому что собраніе депутатовъ, избирая изъ среды своей центральный исполнительный комитетъ, не отдляетъ его, однако, отъ себя, не ставитъ его выше себя, не даетъ ему силы вступить съ нимъ въ распрю, подобно избранному королю или президенту; наконецъ – потому что общіе интересы согласуются прямо на основаніи мстныхъ; и законъ, и самое дйствіе центральной власти вытекаютъ изъ столкновеній этихъ мстныхъ интересовъ, изъ взаимнаго ихъ уравновшиванія; такимъ образомъ, центральная власть совершенно свободна въ отношеніи избирателей, которымъ нечего ждать отъ нея, какъ ей нечего бояться ихъ непріязни. Вотъ, какъ мы уже сказали, уничтожается возможность преступныхъ сдлокъ, подкуповъ, заговоровъ, составляемыхъ цною золота, противъ общественной свободы, высшимъ правительствомъ страны и частью избирателей, то есть депутатами и ихъ доврителями.
И вотъ почему серьезные люди, сознающіе положеніе длъ и понимающіе эти основныя начала общественнаго Права, не приняли бы порученія, подобнаго тому, за которое ухватились самозванные демократы. Они не стали бы беззаботно впутываться въ ту логическую несовмстность, какая обнаруживается между непосредственной подачей голосовъ и централизованнымъ государствомъ. Они увидли бы, что общая подача голосовъ требуетъ столько представителей, сколько существуетъ естественныхъ группъ, или, если угодно, столько депутацій, сколько провинціальныхъ самодержавій. Они признали бы, что если, не смотря на милостивое снисхожденіе всхъ монархическихъ конституцій съ двойнымъ, тройнымъ, пятернымъ и десятернымъ представительствомъ, разумъ и народное право не допускаютъ, чтобы одинъ человкъ былъ представителемъ нсколькихъ округовъ, то тмъ мене можно допустить, чтобы одинъ депутатъ, одна власть были представителями цлаго народа, и притомъ въ то время, когда народъ избираетъ себ представителей по мстностямъ. Они убдились бы, что сорокалтній опытъ достаточно осудилъ это противорчіе; что прошло время, когда, при общемъ непониманіи истинныхъ принциповъ правленія, общественная совсть могла допускать подобныя сдлки, и что, наконецъ, въ этомъ случа, истиннымъ друзьямъ свободы, основателямъ Демократіи, остается только отклонить отъ себя парламентское полномочіе и объявить свое представительство невозможнымъ.
ГЛАВА IV.
О свобод городовъ. Оппозиція не можетъ требовать, а Императорское правительство даровать этой свободы, возможной только въ федераціи и несовмстной съ системою единства.
Вопросъ о свобод городовъ принадлежитъ къ числу тхъ, за которые Оппозиція боле всего надется заслужить одобреніе страны и получить удовлетвореніе отъ правительства.
Ревнуя о городскомъ самоуправленіи,
Вопросъ о городскихъ вольностяхъ – одинъ изъ самыхъ темныхъ и обширныхъ; онъ тсно связанъ съ федеративною системою; можно даже сказать, что въ немъ вся федерація. Поэтому я нахожу лишнимъ заявлять сочувствіе этой реформ, въ пользу которой я говорилъ давно и неоднократно. Теперь я поставилъ себ задачею доказать нсколькими ршительными доводами, до какой степени противорчатъ сами себ вс т, кто по оппозиціи или по другимъ причинамъ кричитъ о городскихъ вольностяхъ, а тмъ не мене держится системы единства и централизаціи; я покажу, какое торжество готовятъ они своимъ противникамъ и какое разочарованіе стран.
Я утверждаю, что городское самоуправленіе, по своей сущности, несовмстно съ единствомъ правленія, какое создано и опредлено всми нашими конституціями.
При этомъ слдуетъ прибавить, что Парижу, какъ столиц, еще невозможне согласить самоуправленіе свое съ государственнымъ единствомъ, чмъ всякому другому французскому городу. Постараемся доказать это самымъ нагляднымъ образомъ. Мы уже сказали (Часть II, глава IX), что въ буржуазномъ мір, какимъ его сдлала революція, два принципа считаются столпами общества и государства: принципы политической централизаціи и экономической несолидарности или, другими словами, торгашеской и промышленной анархіи, которая, уравновшивая первый принципъ, необходимо ведетъ къ феодальному господству капитала. По законамъ историческаго развитія, которые управляютъ всми правительствами, эти два принципа должны, съ теченіемъ времени, вызвать свои послдствія; и такъ какъ городское самоуправленіе препятствуетъ имъ, то изъ этого слдуетъ, что общинная жизнь, какъ боле слабая, должна постепенно подчиняться центральной дятельности. Такимъ образомъ, когда высшее правительство, центральная власть учреждаетъ въ какомъ нибудь город свою резиденцію – городъ этотъ, ставъ столицею, долженъ скоре и боле другихъ утратить свою самостоятельность. Это положеніе, очевидное для всякаго, кто понимаетъ то, о чемъ идетъ рчь, показываетъ нелпость приверженцевъ парижскаго самоуправленія и ихъ требованій.
Что касается тхъ изъ моихъ читателей, кто не привыкъ разомъ обнимать умомъ все содержаніе какого нибудь положенія, то я постараюсь объяснить его, напомнивъ имъ некоторые факты.
I. Упадокъ городскихъ вольностей. – Французское единство – созданіе всей нашей исторіи. Оно начинается съ римскаго завоеванія, продолжается завоеваніемъ французскимъ; потомъ, уничтоженное или, скоре, преобразованное феодальною системой, оно возобновляется королями, при вступленіи на престолъ капетингской династіи. Такъ какъ національное единство, какое видимъ теперь, образовалось послдовательными присоединеніями независимыхъ областей, то понятно, что провинціи и общины удерживали еще нкоторое время кое-какіе остатки своей автономіи, то, что он называютъ своими обычаями, вольностями, и т. д. Но мало по малу, администрація и короли одержали верхъ. Посл Ришлье, управленіе провинціями было вврено намстникамъ, слугамъ королей, сдлалось исключительно зависимымъ отъ правительства и со временемъ приняло однообразный характеръ. Реформаторы 89 г., продолжая дло монархіи, возвели систему единства въ государственный принципъ при неумолкаемыхъ досел рукоплесканіяхъ народа.
Тмъ не мене общины долго еще сохраняли кое какіе признаки жизни по утвержденіи великаго единства. Провинція безжизненная, расплывшаяся, давно уже стерлась и поглотилась въ государств, когда община, благодаря своему мстному духу, благодаря сосредоточенности своихъ жизненныхъ силъ, еще держалась и сохранялась.
Наконецъ, конституціи II и III г. г., обратившія городское управленіе въ одну изъ отраслей центральной администраціи, и учрежденіе 17 февраля 1800 г. префектовъ, замнившихъ центральныхъ коммиссаровъ Республики, и при нихъ совтовъ префектуръ, нанесли ршительный ударъ самоуправленію общинъ. Съ этихъ поръ зло стало неисправимо. Пятнадцать лтъ спустя, при паденіи первой имперіи, община оказалось мертвою, и либерализмъ тщетно пытался воскресить ее.
Я уже говорилъ (часть II, гл. XII) о томъ, какъ буржуазія, напуганная непомрнымъ усиленіемъ центральной власти и примромъ Наполеона I, пыталась подчинить себ правительство, давъ ему тройной противовсъ: 1) конституціонную, представительную и парламентскую систему, 2) городскія и департаментскія учрежденія и 3) экономическую анархію. Теперь я скажу нсколько словъ о второмъ изъ этихъ противовсовъ, возрожденномъ изъ древнихъ общинъ.
Этими городскими и департаментскими учрежденіями много занимались въ царствованіе Люи–Филиппа; подобно поземельному кредиту и многому другому, это была одна изъ фантазій буржуазнаго царствованія. Объ этомъ толковали при реставраціи; самъ Наполеонъ I, повидимому, интересовался этимъ предметомъ; при его наслдник, объ учрежденіяхъ этихъ говорятъ больше, чмъ когда либо. На нихъ особенно настаиваютъ люди золотой середины, которыхъ во Франціи всегда такое множество и которые такъ неразумны. Имъ кажется, что, возвративъ общин нкоторую долю самостоятельности, можно уравновсить центральную власть, можно устранить гнусныя стороны централизаціи, а главное – избжать федерализма, который въ 1864 году ненавистенъ имъ такъ же, какъ въ 1773 былъ ненавистенъ тогдашнимъ патріотамъ, только по другимъ причинамъ. Эти добрые люди охотно восторгаются швейцарскою и американскою свободой; они подчуютъ насъ ею въ своихъ книгахъ; она служитъ имъ зеркаломъ, когда они хотятъ пристыдить насъ за наше низкопоклонство; но ни за что въ мір не дотронутся они до своего любезнаго единства, которое составляетъ, по ихъ мннію, славу французовъ и которому, по ихъ увреніямъ, такъ сильно завидуютъ вс другія націи. Съ высоты своего академическаго самодовольства, они обвиняютъ въ увлеченіи тхъ писателей, которые, не забывая логики и исторіи, оставаясь врными чистымъ внушеніямъ права и свободы, не врятъ въ политическія воскресенія и, наскучивъ эклектизмомъ, хотятъ отдлаться разъ навсегда отъ доктринерскихъ фокусовъ.