Французская демократия
Шрифт:
Нтъ сомннія, что кредиторы государства понимаютъ очень хорошо, что государственные долги не могутъ увеличиваться безъ конца: рано или поздно, путемъ долговъ всегда доходятъ до банкротства. Кредиторы соображаютъ это; но чего имъ опасаться? Подписавшись на разные займы, изъ которыхъ послдовательно образовался долгъ государства, разв они, кредиторы, не помщали своихъ капиталовъ на такіе проценты, которые вдвое, втрое, а иногда и вчетверо выше обыкновенныхъ доходовъ съ земли? Разв они, публичные лихоимцы, не получали этихъ процентовъ въ теченіе пятидесяти, семидесяти пяти, ста и ста пятидесяти лтъ? Разв они не успли вернуть своихъ денегъ десять или двадцать разъ? Разв, при этомъ, они не умножали своихъ барышей ажіотажемъ и биржевой игрою? Разв, наконецъ, имъ неизвстно, что, даже въ
И такъ, на сколько централизація и политика ея запутывается въ долгахъ, на столько не боится она пострадать отъ банкротства.
«Исторія представляетъ множество примровъ частныхъ банкротствъ. Не говоря уже о поддлк монетъ при Филипп Красивомъ, мы находимъ въ позднйшія времена слдующіе факты:
«Царствованіе Генриха IV. – Сюлли понижаетъ проценты, которые уплачивались кредиторамъ при прежнихъ короляхъ.
«Царствованіе Людовика XIV. – Въ управленіе Демаре прекращается уплата капитала и процентовъ множества займовъ, а именно вкладовъ заемной кассы.
«Царствованіе Людовика XV. – Посл взрыва банка Ло, произвольно сокращается сумма государственнаго долга. Вскор за тмъ, аббатъ Терре отказываетъ въ уплат значительнаго числа долговыхъ обязательствъ государственнаго казначейства.
«Французская революція. – Кредитные билеты и ассигнаціи, выпущенные во время Революціи, падаютъ въ цн. – Въ 1798 г. министръ Рамель сокращаетъ государственные долги на дв трети ихъ суммы.
«Временное правительство. – Въ 1848 г. правительство республики, получивъ въ наслдство огромный дефицитъ, оставленный орлеанскою монархіей, предлагаетъ вкладчикамъ сберегательныхъ кассъ и кредиторамъ казначейства, взамнъ настоящихъ денегъ, новые процентные билеты. Это была просто правительственная сдлка; при этомъ люди даже очень почтенные совтовали правительству объявить себя банкротомъ на–чисто.» (См. Руководство биржевого спекулятора. «Manuel du Sp'eculateur `a la Bourse.» 1857).
И вотъ теперь, посл всего, что такъ часто повторялось въ нашей исторіи, разв намъ не придется испытать, рано или поздно, старыхъ бдствій, старыхъ золъ? И вотъ теперь, предвидя этотъ роковой часъ расплаты, я спрашиваю: разв удастся рабочимъ классамъ обезпечить свою будущность и поддержать свои интересы, если станутъ ихъ подстрекать на выборы, которые могутъ, въ конц концовъ, сдлать народъ сообщникомъ ненавистнаго для него экономическаго порядка, отъ котораго онъ такъ страдаетъ?
ГЛАВА VI.
Свобода печати. – Право сходокъ и ассоціацій: ихъ несовмстность съ системою централизаціи.
Свобода слова и печати; свобода ассоціацій и сходокъ: вотъ еще предметы, о которыхъ любитъ распространяться конституціонная Оппозиція, гоняясь за славой и популярностью и нанося большой вредъ правительству, которое не знаетъ, что отвчать, и конституціи, которая попадается въ просакъ, и самой стран, которая терпитъ злоупотребленія своихъ повренныхъ, либераловъ Оппозиціи. По истин, эти люди, какъ видно, очень мало размышляли о событіяхъ послднихъ семидесяти пяти лтъ нашей исторіи, если они ршаются толковать еще о свобод, которая отрицаетъ ихъ политику! Или они убждены, въ самомъ дл, что имъ приходится краснобайничать передъ публикой глупцовъ!
Какъ! – со времени изобртенія Гуттенберга, съ 1438 г. до французской Революціи, печать считалась дьявольскимъ навожденіемъ и возбуждала противъ себя ненависть не только со стороны Инквизиціи, которая стала теперь почти безопасна, но со стороны всхъ правительствъ, всхъ партій, всхъ сектъ, всхъ буржуазовъ и дворянъ. Какъ! со времени французской Революціи и до настоящей минуты, печать преслдовалась во Франціи всми правительствами, не взирая на принципы 89 года и на вс общанія даровать ей свободу. – И что же? До
Конвентъ обуздалъ (a terroris'e) прессу. Директорія, въ свою очередь, должна была, для своей защиты, неустанно преслдовать журналистику и клубы. Консульство покончило съ ними однимъ ударомъ: на всхъ журналистовъ были надты намордники. Реставрація завела противъ печати цлый арсеналъ законовъ. Іюльская монархія разгромила ее сентябрскими уставами, на которые стала опираться потомъ и февральская Республика, четыре мсяца спустя посл своего появленія. Правительство 2–го декабря, наконецъ, увидло себя въ безопасности только посл изданія указа 17–го февраля 1852 года.
Право сходокъ и ассоціацій имло такую же печальную участь, какъ и свобода печати. Вписавъ это право въ число принциповъ 89 года, вс полицейскія власти постоянно только о томъ и хлопотали, чтобы ограничить его разными правилами, уставами или, наконецъ, даже вовсе исключить. Во всемъ, что касается права собираться, составлять общества и вообще всякіе кружки, все равно какъ и выражать мысль словомъ или печатью, – во всемъ этомъ наше законодательство представляетъ, въ теченіе семидесяти пяти лтъ, огромный сводъ самыхъ возмутительныхъ, насильственныхъ мръ, которыми дйствовали послдовательно другъ противъ друга вс партіи, вышедшія изъ Революціи, вс партіи либеральныя и консервативныя, республиканскія и монархическія. Никогда, положительно никогда настоящая свобода не признавалась конституціонною и законною: всегда она была призракомъ, пустой мечтою.
И что же? При такомъ безпрерывномъ повтореніи всякихъ карательныхъ, предупредительныхъ, запретительныхъ, короче – насильственныхъ дйствій, до сихъ поръ еще видятъ во всемъ этомъ одно лишь ослпленіе, одну лишь врожденную безсовстность того анонимнаго существа, которое называется «Правительствомъ!» Во всемъ этомъ обвиняютъ только государей и министровъ, только ихъ однихъ, какъ будто партіи, кружки, директоріи, республики демократическія и буржуазныя вели себя гораздо лучше и были сносне разныхъ императоровъ и королей! Прошло слишкомъ четыре вка явной несовмстности политической и религіозной власти съ печатнымъ словомъ; прошли семьдесятъ пять лтъ революціоннаго противорчія, и что же? – Т самые представители народа, т самые ученые, философы, законовды, которые обязаны просвщать публику, доходя до причинъ зла и обнаруживая борьбу идей, повторяютъ, какъ попугаи, вс общія, нелпыя, избитыя фразы, какія только извергались продажными журналистами, клеветникам и демагогами, безстыжими адвокатами, пошлыми педантами и сотню разъ yжe ставились ни во что политическими дятелями всхъ партій и школъ! До чего же мы дошли, въ самомъ дл, и какую пользу извлекаемъ изъ всей нашей опытности? Говорятъ о падшей византійской имперіи, которая на французскомъ язык называется «bas-empire», то есть подлая имперія, и намекаютъ на нашу: мн думается, право, что слдуетъ сказать – подлая демократія, подлая буржуазія, подлая журналистика. Кто избавитъ насъ отъ подобной кучи мерзостей? Когда изгонится у насъ это гнусное и безчестное словоизверженіе, эта зараза трибуны, эта язва печатнаго слова и свободной мысли?
И какъ легко, однако, понять и выставить на видъ явную, осязательную истину объ отношеніяхъ власти и печати!… Правда, что сама власть, которая глубоко чувствуетъ эту истину, не осмлится сказать о томъ ни слова, потому что опасается, чтобы публика, понявъ въ чемъ дло, не ршилась бы, наконецъ, поступить съ правительствомъ точно такъ же, какъ оно поступаетъ со своимъ врагомъ, то есть съ печатью. Вотъ почему правительство предпочитаетъ лавировать на простор, отдлываться загадочными объясненіями, обвинять дерзость партій и утверждать, будто оно не посягаетъ ни на свободу, ни на знаніе, ни на права народа, а только преслдуетъ злоупотребленіе, ложь, клевету, оскорбленіе религіи и нравовъ. Вотъ почему правительство заботливо зажимаетъ ротъ писателямъ, которыхъ не можетъ подкупить, и, подъ видомъ умренности и безпристрастія, стремится управлять идеями, запугивая умы.