Французская демократия
Шрифт:
Что же касается тхъ, ремесло которыхъ, возведенное почти на степень конституціонной привилегіи, состоитъ въ томъ, чтобы противорчить всему, что ни скажетъ правительство, позорить все, что оно ни сдлаетъ, – эти люди также не осмлятся обнаружить сущность дла: что станется тогда съ ихъ разсчетами и замыслами честолюбія? Вдь они хотятъ захватить, въ свою очередь, правительственную власть, не измняя, разумется, самой системы; а пока еще не добились этой цли, они преслдуютъ министровъ, побуждаютъ ихъ прибегать къ насилію и, притворяясь либералами, гоняются за популярностью. Они взываютъ къ священнымъ принципамъ 89 года, ратуютъ за неотмнимыя права человческой мысли, возбуждаютъ ненависть къ насилію, презрніе и смхъ ко всякому полицейскому запрещенію и приписываютъ грубому произволу власти, ея нелпымъ правиламъ и гнусной политик тотъ страхъ, который наводитъ на нее общественное мнніе и, вмст съ тмъ, ту войну, которую она ведетъ съ печатью и разными ассоціаціями и собраніями мирныхъ гражданъ. И все
Желаешь ли, читатель, узнать, наконецъ, ту позорно–скрытую правду объ отношеніяхъ власти къ печати, ту правду, которую вс чувствуютъ въ глубин своей души, а никто не ршается высказать? Припомни, о чемъ я говорилъ и на что указывалъ, разсматривая вообще образъ дйствій правительства, оппозиціи и прессы, и ты угадаешь самъ эту правду. Дло въ томъ, что система государственной централизаціи, какую мы завели у себя, какую имли призваніе развивать и поддерживать вс наши правительства и какую утверждаетъ теперь наша Оппозиція, существенно и радикально несовмстна съ тми правами, какія общала намъ Революція, т. е. несовмстна ни съ правомъ свободы, ни съ правомъ на трудъ и пособіе, ни съ правомъ на образованіе и занятіе, ни съ правомъ сходокъ и ассоціацій, a тмъ боле ни съ правомъ выражать мннія и убжденія путемъ печати.
Дло въ томъ, говорю я, что во Франціи заявляется роковая несовмстность системы централизаціи съ печатнымъ словомъ:
Во первыхъ, со стороны власти, потому что на перекоръ принципамъ, дающимъ народу самодержавіе, на самомъ дл царствуетъ одно правительство, которое не только дйствуетъ самовольно, но и заставляетъ признавать себя за настоящаго самодержца. Придавая себ это верховное значеніе, правительство смотритъ, разумется, съ негодованіемъ на всякое обсужденіе, на всякую поврку, оцнку и критику своихъ дйствій; ко всему этому питаетъ оно тмъ боле отвращенія, чмъ выше считаетъ свое положеніе, чмъ боле усложняетъ свои отношенія къ обществу и, наконецъ, чмъ обширне и хищне его власть, которая длается предметомъ зависти и гнва.
Во вторыхъ, со стороны прессы, потому что при той политико–экономической систем, анархической и, вмст съ тмъ, монопольной, какой она слдуетъ и какая служитъ подспорьемъ правительству, при такой систем, разумется, пресса является неизбжно, за весьма рдкими исключеніями, недобросовстною, оскорбительною, продажною, пристрастною, падкою на клевету и тмъ боле готовою преслдовать правительство, что, даже не взирая на ложь, она находитъ въ томъ прямую выгоду и пріобртаетъ расположеніе публики. При такомъ образ дйствій, пресса стремится, конечно, къ той же самой цли, какъ и Оппозиція; a цль эта, какъ извстно, состоитъ въ томъ, чтобы захватить правительственную власть въ свои руки.
И такъ, состояніе и образъ дйствій журналистики явно обнаруживаютъ совершенную ея несовмстность и неизбжную вражду съ правительствомъ, которое, при своемъ несообразномъ значеніи, какъ будто нарочно стало приманкою для всевозможнаго сорта честолюбцевъ.
Мн слдуетъ представить въ особенно яркомъ свт эту по–истин странную сторону нашей политической системы.
Замтьте, прежде всего, что правительство, благодаря своему необузданному вмшательству въ дла общества и своей возмутительной централизаціи, устроилось такъ, что возбуждаетъ противъ себя самую ярую зависть и досаду. Между тмъ, какъ одни желаютъ уничтожить его, – другіе помышляютъ только о томъ, чтобы овладть имъ. Повторяю еще разъ и не перестану повторять: такое положеніе неизбжно: 1) вслдствіе государственной централизаціи, которая даетъ правительственной власти всеподавляющее значеніе; 2) вслдствіе того, что каждый гражданинъ иметъ право выражать свое мнніе о политик министровъ и, наконецъ, 3) вслдствіе того, что противъ деспотизма правительства придумана только систематическая борьба парламентскихъ либераловъ съ консерваторами.
Обратите, за тмъ, свое вниманіе на то, что правительство стоитъ одно противъ всхъ и для самозащиты должно поневол опираться на большинство, потому что безъ него оно безсильно. Какъ ни громадны наличныя силы правительства, ему все-таки нельзя удержаться при напор народной массы; но по необходимости вещей, народъ постоянно и все боле и боле негодуетъ на правительство и стремится отдлаться отъ него; поэтому, рано или поздно, наступаетъ всегда желанная пора, когда народъ подавляетъ всякое возстаніе и сопротивленіе своего правительства. Не забудьте еще, что такую неизбежную развязку подготовляютъ и ускоряютъ постоянные промахи, безразсудныя меры и дерзкія выходки государственныхъ людей, стоящихъ въ глав правительства.
Сообразите теперь, что правительство не терпитъ никакой критики, никакого контроля надъ собою, не терпитъ тмъ боле, чмъ сильне его власть и многочисленне его составъ. Кто пользуется властью, тотъ стремится стать неприкосновеннымъ. Хартія 1814 г. поставила въ такое положеніе даже депутатовъ, явныхъ противниковъ государя.
Такимъ образомъ, на сторон главы государства стоятъ: государственная администрація, государственная юстиція, государственная армія, государственный флотъ, государственныя промышленности, университеты и т. д. Весь наличный составъ этихъ учрежденій, подражая государю, придаетъ себ значеніе государственной власти и не желаетъ вовсе считать себя шайкою наемниковъ, которыхъ вербуетъ промышленникъ за извстную плату. Этотъ міръ чиновниковъ проникнутъ сознаніемъ власти, величія и неприкосновенности. Судья несмняемъ и почти священъ на своемъ судейскомъ кресл; сыщикъ и жандармъ могутъ доносить правительству что угодно: имъ врятъ на слово; за оскорбленіе личности чиновника наказываютъ иначе, чмъ за оскорбленіе чести простого гражданина.
Весь этотъ правительственный міръ, на зло нашей конституціонной метафизик, представляетъ на самомъ дл настоящій организмъ, одушевленный однимъ разумомъ и одною волею. Трудно, почти невозможно обнять взоромъ его огромное тло и слдить за всми его движеніями. Да, малйшее нападеніе на систему правительства, или на его представителей кажется государственнымъ преступленіемъ! Подумайте теперь сами, что можетъ значить для правительства сужденіе частнаго гражданина, который ршается судить о длахъ государства по своему здравому смыслу!… Всякая власть, будто отецъ посреди своего многочисленнаго семейства, не любитъ выслушивать никакихъ замчаній, даже благонамренныхъ; что же будетъ, если во всякомъ замчаніи она станетъ видть оскорбленіе? Что же будетъ, я повторяю, если власть заране убждена, что вс нападки на нее ведутъ къ тому, чтобы смнить ее? При одной этой мысли, власть уже трепещетъ и готова подняться во всеоружіи, чтобы предупредить всякую попытку нападенія: чмъ живе станутъ ее преслдовать противныя партіи, тмъ сильне и отчаянне будетъ защищаться армія правительства, чтобы удержать свое положеніе. И въ этой борьб, если только большинство, по крайней мер парламентское, приметъ сторону власти, то дло разршится, смотря по обстоятельствамъ, или изданіемъ Сентябрскихъ законовъ, или указомъ 17 февраля 1852 г. Начнется судебная расправа, и правительство избавится на время отъ своихъ непримиримыхъ враговъ осужденіемъ ихъ, заточеніемъ, ссылкою, штрафами и закрытіемъ типографій. Въ противномъ случа, если власть почувствуетъ, что общество готово отъ нея отложиться, то поневол умритъ свой деспотизмъ.
И такъ, правительство не можетъ выносить без страстно свободы сужденій. Мало того: явная вражда его съ печатью усиливается еще тмъ, что сама журналистика отличается безсмысліемъ, безнравственностью и безсовстностью; въ характер ея лежатъ шарлатанство, продажность и привычка клеветать.
Настоящая причина разврата печатнаго слова, разврата, который дошелъ въ послднее время до такой степени, что отъ него страдаетъ уже все общество, заключается въ анархическомъ состояніи книгопечатанія вообще. Законъ вздумалъ возложить отвтственность на типографщиковъ и сдлалъ ихъ чмъ-то въ род цензоровъ. Понятно, что они не могутъ заниматься разборомъ сочиненій, которыя отдаются имъ для набора, и потому все дло ихъ ограничивается тмъ, чтобы исполнять заказы. Типографщикъ не знаетъ содержанія рукописей, которыя у него печатаются; это совершенно въ порядк вещей и согласно съ истинными принципами общественной экономіи и права. Кром весьма рдкихъ случаевъ, когда типографщикъ видитъ, что у него хотятъ отпечатать возмутительную прокламацію, пасквиль или книгу неприличнаго содержанія, – на все остальное онъ машетъ рукой и предоставляетъ уже самимъ издателямъ отвчать за свои произведенія.
Находясь въ такомъ состояніи, печатное слово служитъ выраженіемъ вопіющихъ гадостей. Въ наше время научились извлекать изъ печати все, что угодно, и обратили ее въ помойную яму лжи, извратившей общественный разумъ. По всмъ вопросамъ, пресса оказалась развращенною и продажною. Она возвела въ ремесло свое и привычку страсть болтать обо всемъ и за, и противъ, защищать или преслдовать всякое мнніе, утверждать или отрицать всякое извстіе, восхвалять или опозоривать за деньги любую идею, любое открытіе или произведеніе, любой товаръ и любое предпріятіе. Биржа и банкъ, акціонерное общество и лавка, литература и промышленность, театръ и искусство, церковь и образованіе, политика и война, – короче, все стало для журналистики и прессы вообще предметомъ эксплоатаціи, средствомъ агитаціи, сплетень и интригъ. Ни судебная палата, ни парламентская трибуна не спаслись отъ ея лжи и навтовъ: то она оправдываетъ виновнаго, то осуждаетъ невиннаго. Важнйшіе вопросы политики стали въ рукахъ ея просто денежными спекуляціями: вопросъ Восточный запроданъ; вопросъ Италіянскій запроданъ; вопросъ Польскій запроданъ; вопросъ Сверо–Американскій запроданъ! Я не говорю, конечно, что въ журналистик никогда не блеснетъ лучъ свта; случается по временамъ, что она скажетъ правдивое слово или неумышленно, или съ разсчетомъ или, наконецъ, съ намреніемъ показать свое безпристрастіе, чтобы врне обмануть публику въ другое время, когда представится боле выгодный случай.