Фрося. Часть 4
Шрифт:
— А, знаешь, Марк скоро покинет Советский Союз, я с ним вчера уже распрощалась.
— Мамань, не буду плакать или аплодировать, хотя эту твою связь никогда не приветствовал.
Только мне очень не понятно, как это он бросает такую налаженную сытую жизнь, ведь он здесь был бог и царь, и даже герой.
— Всё сынок до поры, до времени, на него сейчас насел ОБХСС и он будет счастлив, если успеет унести ноги.
— Он успеет, в нашей стране садят только тех, кто не может отмазаться и у кого
— Хорошо если так, а то у меня за него душа болит.
— Мам, а за себя у тебя не болит?
Я не имею в виду потерю такого лощённого и преуспевающего любовника, а то, что ты была с ним повязана всяким криминалом, и хоть ты мне об этом никогда не рассказывала, но догадаться было не трудно.
Простая уборщица выруливает по Москве на жигулях, одевается лучше, чем Алла Пугачёва, рестораны, театры и все с тобой раскланиваются, даже Брежнев приветственно машет рукой.
— Сынок, я понимаю, что ты иронизируешь, но в твоих словах много правды.
Я, действительно, очень богатая и приметная сейчас в Москве женщина, но ведь это во многом только благодаря тому, что Марк был моим любовником.
— А ты уверена, что после его отъезда, на тебя не навешают все его делишки?
— Нет, не уверена и стараюсь подчистить кое-какие концы.
— Мамань, ты можешь спрятать деньги и затаиться, но органам понадобится козёл отпущения, и они быстро вычислят козу.
— Думаешь, что ты меня пугаешь, нет, я уже давно запуганная, но не за себя, а за Сёмку, ведь он ещё малец, нуждающийся в материнской поддержке и я боюсь испортить ему карьеру.
— Мама, не мне тебя учить и наставлять на путь истинный, всё это я сейчас говорю не для того, чтоб обидеть или унизить, просто я очень и очень боюсь за тебя, в твоём то возрасте и попасть за решётку к уркаганам.
В машине наступила долгая тягостная тишина и уже в пригороде Иркутска Фрося всё же её нарушила:
— Сынок, а знаешь, после наставлений Марка, после твоих обличительных и пугающих слов, я почти уверена, что скамьи подсудимых мне уже не миновать, хотя буду этому всячески сопротивляться.
Дай мне слово, что не бросишь Сёмку, материально он будет запакован, но морально, по всей видимости, будет раздавлен.
— Об этом могла и не просить, и себя ещё не хорони, я сгустил краски только для того, чтоб ты предприняла всё возможное для того, чтобы выйти сухой из этой мутной воды.
Хватит об этом, расскажи лучше мать, что нового у нашего великого партийного деятеля.
— Ах, Андрейка, тут глубокая задница — дома устроил полный домострой, пьёт, гуляет, поколачивает Нину, а недавно заразил её венерической болезнью.
Козёл и есть козёл, не хочу больше о нём говорить.
— У сёмки на тумбочке видел фотку нашей святой Анны в офицерской
Хороша, ничего не скажешь, это явно её призвание, честно, я очень рад за неё, даже ей об этом сам напишу, адрес у Сёмки взял.
Так в разговорах они миновали Сосновск и, свернув с основного тракта, на сколько позволяла проложенная через тайгу дорога, понеслись к Таёжному.
Глава 24
Машина затормозила, возле нисколько не изменившегося за время отсутствия здесь Фроси, дома Аглаи.
Андрей облегчённо выдохнул:
— Ну, лапочка моя выдержала эту смертельную дорогу, ведь я на ней дальше, чем на сотню километров никогда не отъезжал.
Сама понимаешь, куда и когда мне на ней мотаться.
Труба дымит, значит, тётя Аглая дома.
— Сынок, занеси мой чемодан, пожалуйста, а я побегу, хочу быстрей обнять мою несчастную подругу.
Фрося уверенно толкнула знакомую дверь.
Она легко поддалась и в нос шибануло кислятиной давно не убираемого помещения и не очень свежей еды.
За неубранным столом, заставленным тарелками с остатками былого застолья и початой бутылки водки, сидела со стаканом в руке одинокая Аглая.
Фрося застыла на пороге, не сводя взгляда с убитой горем женщины.
Та медленно оглянулась:
— Ааа, подружка, привет, привет, проходи, присядь, помянём моего Коленьку, он же к тебе очень хорошо относился.
Фрося подошла к Аглае, обняла её за плечи и поцеловала в щёку.
От той пахло не свежим бельём и жутким перегаром.
— Аглашка, ты ему этим поможешь, топя себя на дне рюмки?
Женщина с опухшим от плача и водки лицом, опустила голову на руки и всхлипнула:
— Я ему уже ни чем не помогу и мне тоже никто уже не поможет, жизнь кончилась.
— Прекрати ты, в самом деле, а то врежу по заднице, лучше скажи, где твои девчонки и другой люд, почему ты одна?
— Фросенька, вчера было девять дней, как похоронили мужиков — Колю с Васей, земля им пухом, кому они мешали, кому насолили, жили себе и людям на радость, обходясь малым: работали, рыбачили, охотились, по выходным и праздникам лишь выпивая, найди ещё таких мужиков в наших краях.
Аглая схватилась двумя руками за всклокоченные засаленные волосы и закачалась, утробно подвывая:
— Горе моё горюшко, осталась я одна, совершенно одна, некого ждать с работы, не за кем ухаживать, не с кем браниться и ласкаться, горемычная моя судьбинушка…
Во время этих стенаний убитой горем женщины, в дом с чемоданом матери и со своей дорожной сумкой вошёл Андрей и сразу же оценил обстановку.
Он подошёл к пьяной, убитой горем женщине, поднял её на ноги и прижал к груди: