Фугас
Шрифт:
— Что это?
Мать девочки безучастно ответила, что один из заложников хотел украсть гранату, но его поймали и сейчас судят шариатским судом. Один из чеченцев зачитал бумагу, Антонина Петровна не расслышала слов. Потом здоровенный мужчина взял в руки топор, провел ногтем по лезвию и, размахнувшись, с утробным хеканьем рубанул лезвием по колоде. Сначала женщина не поняла, что произошло. Несколько мгновений тело находилось в прежнем положении, потом оно завалилось в сторону. С глухим стуком голова упала на землю, из окровавленного разрубленного горла хлынула кровь. Тело билось в агонии, казалось, что человек пытается встать. Через некоторое время ногти заскребли по земле, туловище
Антонина Петровна, замерев от ужаса, побежала в госпиталь. Всю ночь она вздрагивала и не могла заснуть. Наутро привезли большую партию раненых. Кориев не отходил от операционного стола, ампутированные конечности складывали в полиэтиленовые мешки и сжигали в больничной кочегарке.
Поздно ночью в сопровождении большой свиты боевиков привезли бородатого чеченца. Осколком ему разворотило живот, ранение было тяжелым, и раненый был без сознания. Из разговоров окружающих и по царившему переполоху Антонина Петровна поняла, что привезли какого-то важного полевого командира, чеченского генерала. Кориев немедленно встал за операционный стол. Раненого, его звали генерал Муса, после операции поместили в отдельную палату, рядом посадили одного из охранников. Антонине Петровне Кориев приказал безотлучно находиться рядом. Генерал бредил, скрежетал зубами, пытался сорвать повязки. Антонина Петровна промокала его влажное от пота лицо салфеткой, пытаясь облегчить боль и страдания незнакомого человека. Она была простой деревенской женщиной, никогда не делила мир на русских и нерусских. Помогая сейчас выжить этому человеку, она представляла, что кто-то сейчас, возможно, помогает ее сыну.
Несколько суток раненый находился в забытьи, поднимая на Антонину Петровну мутные от боли, ничего не видящие глаза и тут же их прикрывая. Наконец, среди ночи он неожиданно открыл глаза и что-то хрипло спросил по-чеченски. Антонина Петровна встрепенулась и наклонилась к его лицу:
— Что, очнулся?
Он долго смотрел на нее, потом переспросил по-русски:
— Кто ты?
Положив ему на лоб прохладную ладонь, Антонина Петровна ответила:
— Я — солдатская мать. Спи, все будет хорошо.
Он обессиленно закрыл глаза и вновь задремал.
Шло время, раненый чеченец шел на поправку. Ему сбрили бороду, и он оказался совсем молодым мужчиной, лет тридцати с небольшим. До войны он работал преподавателем Грозненского нефтяного института. Когда пришел к власти Дудаев, молодые ученые-экономисты, увлеченные чеченским Че Геварой, вошли в его команду. Потом началась война, полилась кровь. Всю территорию Чечни перепахали осколками мин и снарядов. Всю нормальную экономику парализовала война. Народ, лишенный источников существования, стал мародерствовать, грабить, убивать. Во всех бедах были обвинены русские. Десятки и сотни тысяч нечеченцев лишились своего имущества, а многие и жизни. Буйным цветом расцвела работорговля. Чеченская революция, как и все революции в мире, превратилась просто в бойню. Все это генерал Муса рассказывал Антонине Петровне долгими ночами, когда его немного отпускала боль и набегающие мысли не давали покоя. Казалось, что он просто размышляет вслух, пытаясь выплеснуть свою боль. Простая деревенская женщина, сама глубоко несчастная и обездоленная, слушала его молча, хорошо зная, что ничем не сможет ему помочь.
Однако когда раненому уже стало легче, он все равно просил Антонину Петровну, чтобы она посидела рядом с его кроватью. В ответ на его душевные терзания женщина рассказывала ему о своей немудрящей и незатейливой жизни: как вышла замуж, как родила сына. Как он первый раз произнес «мама». Как его маленького поддела рогами
Однажды Антонине Петровне принесли адресованную ей записку. Писал ей тот самый солдат со шрамом, которого она видела на рытье окопов: «Тетя Тоня, я вас сразу узнал. Я видел вас на фотографии у вашего сына Валеры, с которым мы вместе служили. Меня держат в подвале полевого командира Исы Газилова и, наверное, скоро убьют. Меня зовут Андрей Клевцов».
С трепещущим сердцем и дрожащими руками Антонина Петровна бросилась на поиски Кориева. Не найдя его в госпитале, забежала в палату, где лежал Муса. Чеченский генерал не спал; лежа на спине, он читал какую-то толстую книгу. Увидев ее заплаканное лицо, отложил в сторону книгу, строго спросил:
— Что случилось? Кто вас обидел?
Трясясь от рыданий, Антонина Петровна протянула ему записку, сбиваясь и захлебываясь слезами, стала рассказывать о том, как искала своего сына. Выслушав ее, Муса что-то крикнул в коридор по-чеченски. Прибежал охранник с автоматом, дежуривший в коридоре. Бросив ему несколько фраз, Муса сказал Антонине Петровне:
— Вас проводят к Газилову и обратно…
Штаб полевого командира Исы располагался в кирпичном трехэтажном доме, не разрушенном войной. Во дворе дома стояло несколько джипов, толпились боевики. Подвал дома был перегорожен металлической решеткой, на сваленных в кучу матрацах сидело и лежало с десяток пленных солдат. Сопровождающий Антонину Петровну чеченец о чем-то коротко переговорил с караульным, и Антонину Петровну провели в беседку во дворе. Она пояснила, что ей нужен Андрей Клевцов, солдат со шрамом на щеке. Через несколько минут привели Андрея, он был худ и изможден. Ветхая одежда была порвана и лоснилась от грязи. Антонина Петровна присела рядом с ним на скамейку, боевики встали поодаль.
— Ну, рассказывай, сынок, все рассказывай.
— Я служил с вашим Валерой в одном взводе, даже кровати стояли рядом. У него я и увидел вашу фотографию. В Чечню нас отправили вместе, опять были в одном отделении. Когда колонна попала в засаду и наш БТР подорвался на мине, Валерку контузило, мне осколок попал в лицо, — он показал на свой шрам. — Чехи расстреляли нашу колонну, а когда уходили, заметили, что мы живы, прихватили с собой. Валерка был очень плох, почти не мог идти, я, сколько мог, тащил его на себе. Потом чехи нагрузили на меня цинки с патронами, а Валерку пристрелили, чтобы не задерживал отход.
Антонина Петровна слушала молча, в отчаянии закрыв лицо руками.
Андрей всхлипнул:
— Это было под Ножай-Юртом, я просил, чтобы Валерку не убивали, говорил, что он мой брат. Мне только разрешили присыпать его землей, чтобы не сожрали собаки. Я отнес вашего сына в воронку и похоронил под тополем.
Он расстегнул рубашку и снял с шеи крестик:
— Вот, это его. Валера просил отдать крестик вам, если выживу…
Закрыв лицо ладонями, Антонина Петровна зарыдала. Боль утраты, горечь одиночества сотрясали ее тело. Она кусала сжатые кулаки, чтобы не закричать в голос.
— Скоро наши пойдут на Грозный, и нас, скорее всего, расстреляют. Чехи звали к себе, агитировали воевать за ислам, но я — русский и в русских стрелять не буду… Это хорошо, что я вас встретил. У меня никого нет, детдомовский. Очень обидно умирать, зная, что никто даже не узнает, как ты умер и где тебя закопали.
Антонина Петровна прижала к себе его голову, сказала сквозь слезы:
— Спасибо, сынок, что нашел меня. Держись, ты будешь жить. Господь не оставит тебя в беде.