Фурии принцепса

Батчер Джим

После слов Первого консула повисло тяжелое молчание – потому что, как ни тихо, как ни ровно говорил Гай, в его словах огнем сквозь стекло просвечивал гнев, как будто он позволил Исане увидеть частицу себя настоящего – ту частицу, которую он посвятил не себе, а почти вопреки рассудку отдал сохранению державы, ее жизни и благу ее народа, будь то простые свободные или граждане.

Она и прежде различала такую страсть за ожесточением, цинизмом, усталой подозрительностью – в Септимусе. И в Тави.

Но здесь было и другое. Исана покосилась

на Арию, но госпожа Пласида, хоть и застигнутая врасплох открывшимся за привычной маской Гая лицом, не выказывала потрясения, какое должна была бы испытать, улови она то, что чуяла Исана.

Ария поймала ее взгляд, но истолковала ошибочно. Кивнув Исане, она обратилась к Гаю:

– Мы согласны, Первый консул.

– Спасибо, Ария, – тихо сказала Исана и встала. – Я была бы благодарна всем за минуту наедине с принцепсом.

– Конечно. – Госпожа Пласида откланялась и вышла.

Молчавший все это время дон Эрен последовал за ней. Вышел, озабоченно взглянув на Исану, и Арарис. Он закрыл за собой дверь.

Исана осталась наедине с правителем.

Гай поднял бровь, и на долю мгновения она ощутила его неуверенность.

– Да? – спросил он.

– Нас никто не услышит? – вопросом ответила она.

Он кивнул.

– Вы умираете. – (Он долго смотрел на нее.) – Это… дает о себе знать. Разум и тело знают, что их час близок. Не думаю, что многие способны это заметить. Да и не видят вас таким… открывшимся.

Он, отставив чашу с вином, склонил голову.

Исана встала. Она тихо обошла вокруг стола и опустила ладонь ему на плечо. Первый консул вздрогнул. Потом его ладонь ненадолго накрыла ее руку. Он сжал ее пальцы и отпустил.

– Важно, – помедлив, заговорил он, – чтобы вы об этом молчали.

– Понимаю, – тихо сказала она. – Сколько осталось?

– Возможно, счет на месяцы. – Он снова кашлянул, и видно было, с каким усилием подавил кашель, сжав пальцы в кулаки. Она дотянулась до чаши, подала ему. Он отпил немного и благодарно кивнул. – Легкие, – заговорил он, собравшись с силами. – Смолоду любил плавать до поздней осени. Простыл, лихорадка. Легкие и раньше были слабые. Потом – то дело в Каларе.

– Господин мой, – сказала она, – если хотите, я посмотрю. Может быть…

Он покачал головой:

– Заклинатели фурий не всесильны, Исана. Я стар. Беда случилась давно. – Он осторожно вздохнул, успокаивая дыхание, и кивнул. – Я продержусь до возвращения Октавиана. На это меня хватит.

– Вы знаете, когда он вернется?

Гай покачал головой:

– Этого не вижу. Вороны, как жаль, что пришлось его отпустить! Первый алеранский, пожалуй, самый испытанный из наших легионов. Он нужен мне в Церере. Не хочется об этом говорить, но, выросши, как он рос – совсем без фурий, – мальчик обзавелся на редкость изощренным умом. Он видит и то, что скрыто от меня.

– Да, – подтвердила Исана.

– Как вы этого добились? – спросил Гай. – Как подавили его власть над фуриями?

– Купая в ванне.

Это, собственно, вышло случайно. Я пыталась задержать его рост. Чтобы никто не подумал, что по возрасту он может оказаться сыном Септимуса.

Гай покачал головой:

– Он должен вернуться к весне. – Первый консул закрыл глаза. – Всего одну зиму.

Исана не знала, что еще делать или говорить. Она тихо пошла к дверям.

– Исана, – негромко позвал Гай.

Она остановилась.

Он смотрел на нее усталыми, запавшими глазами:

– Добудьте мне те легионы. Иначе к его возвращению от Алеры мало что останется.

Глава 9

После первых шести дней шторма Тави уже не пытался следить за временем. В редкие минуты, когда не мучился тошнотой и мог связно соображать, он упражнялся в канимском, налегая на бранные слова. Ему удавалось иногда сдерживать рвоту, но все равно это было жалкое существование, и Тави даже не пытался прятать зависть к тем, кто не страдал от жестокой качки «Слайва».

Зимняя буря была беспощадна. «Слайв» не просто качало, штормы швыряли его, заваливая судно то на корму, то на нос. Если бы не привязные веревки, Тави не раз выбросило бы из койки. Между пасмурными днями и долгими зимними ночами свет прорывался редко, а зажигать светильники дозволялось только при самой крайней необходимости и под строгим присмотром. Пожар на борту в такую бурю, даже не уничтожив корабль, искалечил бы его и сделал легкой добычей ветра и волн.

Меж тем на палубе перекликались матросы, в шум голосов врывались выкрики Демоса и его помощников. Тави рад был бы трудиться вместе со всеми, но Демос отказал ему наотрез, заявив, что змеи и червяки и то крепче стоят на ногах, а он не собирается объяснять Гаю Секстусу, каким образом вязавший узел наследник умудрился свалиться за борт и утонуть.

Поэтому Тави только и оставалось, что сидеть в темноте, не слишком искренне корить себя за безделье и изнывать от скуки, не говоря уж о мучительной тошноте.

Все это изрядно портило ему настроение.

Китаи не отходила от него, успокаивала, утешала, ободряла, подпихивала такую еду, какую он мог в себе удержать, уговаривала выпить воды или жидкого бульона – все это до седьмого дня, когда она объявила, что есть предел и для нее, и покинула каюту, сжав кулаки и бормоча что-то по-канимски.

Этими выражениями Тави владел лучше ее. Впрочем, он и упражнялся больше.

Неизвестно, сколько прошло времени, когда Тави разбудило странное ощущение. Далеко не сразу он понял, что корабль идет плавно, а его почти не мутит. Отвязав протянутую поперек груди веревку, он быстро сел, еще не веря себе, но и вправду «Слайв» ровно скользил по воде, волны больше не сотрясали и не швыряли судно. В ноздрях было до боли сухо, а спустив ноги с койки, Тави сразу почувствовал холод. Бледные солнечные лучи сочились через окаймленное изморозью окно.