Футбол. Искушение
Шрифт:
Получилось хоть и излишне пафосно, вроде бы, но доходчиво и с "малой" толикой подобострастия. Всё - как и надо, учитывая высокие посты и чины нынешнего Ромика. Теперь молчать и ждать реакции. Ставка сделана, оглашена, все на кону. Но и имен конкретных не названо, все исправимо и обратимо.
И реакция последовала, правда, после десятка-другого напряженных для Федора Кузьмича мгновений ожидания ответа. Ром, как опытный чиновник, видимо, паузу держал. Говорил, впрочем, без насмешки и издевки, вроде как серьезно:
– Интересно-интересно... прямо заинтриговал, - судя по плямкующим звукам из трубки, пожевал губами и продолжил - Знаешь, зачем по телефону? Давай-ка, подъезжай. Я завтра, с самого утра, в обществе, на набережной, пропуск тебе
– Нет, Ром, извини, но... смысла нет - просто и попусту общаться, хоть давно и не виделись. Надо поговорить и сразу парня смотреть, иначе, все равно - не поверишь, - Федор темпераментно рубанул рукой воздух, добавляя себе и своему голосу экспрессии - Сам не верю, пока не вижу. Это надо видеть, понимаешь, надо, видеть собственными глазами. Где у вас зал, чтобы мне недалеко было?
– А ты где сейчас, как и раньше - на Рижской? Мы ж с тобой, считай, соседи теперь, ты в курсе? Я с Сокольников переехал, сейчас на Алексеевской...
– опять поплямкал в трубку - Угу, вот так. Приезжай-ка ты вечерком в "СССР"... недалеко от меня, да и от тебя... я буду после шести... Там все есть. И парня своего с собой бери... площадка там найдется крытая. Небольшая, но для показа сойдет... если надо, адрес уточню.
– Я в курсе, - Кузьмич знал этот недешёвый фитнесс-клуб на Новоалексеевской.
***
После, с чувством хорошо выполненной работы и чистой совестью Кузьмич лихо влил содержимое стопки в рот, опять потянулся к бутылке, но на полпути остановился, опустил ладонь на столешницу. Немного подумал, в который раз тяжко вдохнув, встал, направился к холодильнику, прихватив остатки "родимой" с собой, и поставил её в морозилку охлаждаться до следующего достойного повода.
Потушил на кухне свет, затем подошёл к окну и остановился, уперевшись обеими руками в подоконник и глядя через стекло на ночную Москву. Протянул руку к стоящей на тумбе устройству-"музыке" с кассетами, радио и CD, современное название которого от Кузьмича все время ускользало и по старинке им называлось "магнитофоном", щелкнул клавишей. Всю кухню объял истинно мужской, хрипловатый голос давно ушедшего русского поэта, поющего под звучную гитару яростные, грустные, лиричные и задумчивые песни о достоинстве, о силе характера и тяготах судьбы, о чести, благородстве, безумной храбрости и любви. О горах и небе, о море и земле, о зверях и людях, о мужчинах и женщинах. Кузьмич стоял долго. Смотрел на свой город и слушал.
***
Матвей сидел на кухне, в своем углу, глядел на пачку сигарет, лежащую перед ним в чисто вымытой красной чешской пепельнице и вспоминал прошедший день. Он на многое надеялся, когда просыпался с утра, собирался на встречу с Кузьмичем, но такого точно не ожидал... Встреча на Ленинградском проспекте, стремительная езда мимо памятных со студенческих времен мест, студгородок МАИ, неожиданно спортивный Кузьмич, первые успехи, самодовольство и постыдная сцена в конце тренировки... Боже, стыдно-то как. Нет, выбросить все из головы и идти спать, все будет, как Бог даст, а значит - хорошо.
***
С самого утра Некрасов позвонил Матвею Тяглову, совершенно не беспокоясь, что может разбудить его и поднять с постели, кратко сообщил ему о предстоящей встрече с высокопоставленным чиновником из футбольной сферы с непременным кратким показом чудесных Матвеевых способностей, назвал фамилию - "тебя будет смотреть сам Фененко" - и обещал перезвонить еще раз позже.
Теперь Кузьмич стоял в спальне перед одежным шкафом. Шкаф был величественен, как памятник индустрии моды середины, а то и начала прошлого века. Сделан был сей предмет обстановки из дуба, из самого его массива, только такие шкафы, пожалуй, могли иметь право называться гордым именем "гардероб". Так вот, стоял он перед разверстыми дверцами этого громадного монстра, или, наоборот, - шедевром мебельного искусства этого самого прошлого, это смотря как поглядеть, стоял, почесывал в башке и крепко-крепко
Знал Кузьмич твердо, на своем шестом десятке, что встречают-то по одежке, даром что ли они с Ромом лет эдак семь, а то и более, не виделись. Да и последняя их встреча была какой-то мутной, на чьем-то банкете, посвященном то ли знаковой дате, то ли выходу виновника торжества на пенсию, то ли какой иной причине. Но виделись они там, это точно, вот только пребывали к моменту своей встречи оба, мягко говоря, в не совсем адекватном состоянии, а говоря попросту - были пьяны, как сапожники, то есть в хлам. Потому и мало отложилось впечатлений в голове, кроме того главного, что вроде бы как приятна была встреча обоим, обоюдно приятна - и то хлеб, и хорошо. Во как! А потому, надо бы одеться так, чтобы не выглядеть нищебродом жалким или маргиналом со дна. А для того - гардероб, тьфу, одежку, короче, надо подбирать тщательней.
От костюмов сразу отмахнулся. Всплыло в голове модное словечко и образ стиля "кэжуал". То, что надо. Хорошо, что много одежды всякой осталось со старых времен. Сохранилось одежки, что ни говори, да и размер не изменился, выбор есть. Вот только бороденка что-то больно по лешачьи выглядит. Блин, а не заглянуть ли заодно в парикмахерскую, которая приютилась в соседнем доме на первом этаже. Но что значит приютилась, очень даже помпезно выставляла себя прямо "фейсом" на сам Проспект Мира, ничуть не стесняясь, ибо стесняться было нечего - одним словом, достаточно пафосное, знаковое или даже помпезное для обычных граждан местечко, под названием "Персона Lab". Никогда туда Кузьмич не заглядывал, даже мысли такой не приходило, но время пришло - с бороденкой-то надо бы что-то сделать, и деньги в этом случае беречь неуместно.
Первым делом Некрасов выдвинул массивный тяжелый ящик под нижней полкой дубового шедевра, где в нескольких тщательно отделанных кожей коробочках хранились часы известных марок, подаренные ему в качестве индивидуальных призов в пору славной юности. Так они и лежали с тех самых славных лет, не тронутые, совершенно не используемые, но любимые Кузьмичом, как вещественное напоминание его футбольных достижений. Раз в два-три года относил он их знакомому мастеру, имеющему небольшую мастерскую на Гиляровского, для ухода и профилактики. Мастер поругивался, говорил, что часы не любят лежать без хода, но исправно и любовно возился с ними, приводя в идеальное состояние за небольшую плату. Иногда, сидя за столом в одинокой компании рюмочки с "родимой", без лишних глаз, Федор вытаскивал их из недр шкафа, аккуратно раскладывал на столе и разглядывал с некоторой тоской, полагая, что вряд ли придет время одеть их на запястье и показать миру. Не на тренировку же с детьми их таскать?
Сейчас этот момент настал. После некоторых раздумий Кузьмич выбрал элегантные в своей простоте золотые Omega de Ville на строгом темно-коричневом крокодиловом ремешке и без малейших колебаний поместил их на свое запястье. Пусть и не самый лучший выбор стиля часов, учитывая намерение обойтись без строгих костюмов, но ему захотелось именно их.
Теперь одежда. Остановился Федор, после тщательной инспекции, на очень даже брендовых высоких кожаных ботиночках спортивного такого вида (как вариант, на зимних же высоких кроссовочках, почти не ношенных и выглядящих вполне "куул", как говорили иногда его доченьки.) Это первое. Джинсы, естественно. Их было у Кузьмича несколько штук, разных цветов и оттенков, от радикально черного до бледно голубого, почти белого. Все почти неношеные, так как в обыденной жизни Федор предпочитал брезентовые штаны милитаристического вида с накладными карманами в разных местах или спортивные костюмы разной степени плотности, в зависимости от сезона. Причем предпочтению своему не изменял он уже пару десятков лет. А потому джинсы, купленные в разные годы, в том числе в пору его футбольного расцвета, оставались вполне годными, устаревшими и заношенными не выглядели, наоборот - в те времена качество было куда как лучше нынешнего.