Габриэль
Шрифт:
– Неужели вы совершенно не признаёте добродетель? Почему вы считаете, что все вокруг исключительно порочны?
– Ну что вы, граф. Добродетель всегда была, есть и будет. Но упаси вас бог соединить свою судьбу с действительно добродетельным спутником или спутницей!
– Вы интересно рассуждаете, графиня.
– Добродетель всегда глупа, скучна, нравоучительна и пошла. Да вы и сами, граф, далеко не столь высокого мнения о добродетели, как стараетесь здесь показать. А это значит, что беспокоит вас далеко не любовная сторона интриги, а нечто совершенно иное. И я более чем уверена, что вы понимаете, что для света она была и остается виконтессой, а после того, как она станет герцогиней, уже никто не посмеет вспомнить её родословную. Неужели вы не можете простить дочери преступления её отца?
– Я не собираюсь прощать ей те преступления, которые она совершит, став законной женой Артура.
– А о нём вы подумали? Вы ни разу не задумались о том, как бедный влюблённый юноша перенесет потерю своей любви. Думаю, он будет безутешен.
– Думаю, кто-нибудь сможет его утешить.
«Мой
Пишу тебе вновь, так и не дождавшись твоего ответа на моё прошлое письмо. Ну да я на тебя ничуть не в обиде. Как ты, наверно, догадываешься, мне сейчас больше нужен слушатель или, на худой конец, читатель, чем собеседник.
Поистине время – великий волшебник. Моё время несётся вскачь, и каждое мгновение происходят радикальные перемены.
Не успел я отправить тебе своё прошлое письмо, как граф Вер сообщил, что получил известия из Глазго, где сосредоточен его деловой интерес, и что обстоятельства требуют его присутствия там. Едва он покинул мой дом, засобиралась графиня Вер. Она решила, что будет лучше вернуться домой. Граф Вильерс, разумеется, вызвался её сопровождать, так что мы остались вдвоём с моей милой Анной, если не считать прислуги. Впервые я пожалел, что окружён слугами, перед глазами которых нам приходится соблюдать все приличия. Правда, помолвка позволила нам гулять вместе по парку, держаться за руки или обмениваться быстрыми поцелуями. Весь день мы делаем вид, что между нами ничего нет, и это доводит нас до исступления.
Мы много разговариваем. Я рассказываю о своей жизни в изгнании, рассказываю о тебе, она, в свою очередь, всё рассказала о себе. Она даже доверила мне тайну, которую я говорю тебе только лишь потому, что ты умеешь хранить секреты. Представляешь, она – приёмная дочь виконтов Лестер. Настоящих своих родителей она, правда, не знает, но слышала, что её отец – очень знатный человек чуть ли не королевской крови. Вряд ли найдётся много женщин, настолько откровенных со своими будущими мужьями. Теперь я ей буду верить во всём.
К приёмным своим родителям она относится с той любовью и тем почтением, которое встретишь далеко не в каждой семье. Она очень многое рассказывает мне о своём детстве, о доме и местечке, где она жила. Она настолько прекрасная рассказчица, что я вот прямо сейчас закрываю глаза и вижу её родительский дом, напоминающий норманнский замок. Вижу обширный вестибюль с высоким потолком и широкой лестницей, ведущей наверх, вижу широкие двери в гостиную и в другие помещения… Я закрываю глаза и словно переношусь на посыпанную гравием дорожку, по обе стороны которой растут старые дубы, клёны и липы. Я брожу по берегу огромного озера, на котором в детстве моя обожаемая Анна играла в океан. Я смотрю из окна экипажа на фермы, луга, поля…
Но я увлёкся описаниями. Извини, если заставил тебя заскучать.
Так у нас проходит день. Вечером мы очень рано отправляемся спать, и когда затихают слуги, я крадучись, словно ночной вор, вхожу в спальню моей возлюбленной и там попадаю в её объятия. Ночь принадлежит любви, но под утро, чтобы нас не застали всё те же чёртовы слуги, я возвращаюсь в свою комнату.
Так было до сегодняшнего дня, когда моя прелестница объявила о своём желании уехать на несколько дней в Эдинбург. Эта её поездка связана с нашей свадьбой, а точнее, с её приготовлениями. Я хотел было поехать с ней, но она категорически воспротивилась. Она сказала, что горечь разлуки компенсирует радость встречи, что у неё должна быть и своя жизнь, как и у меня своя, и что для любви страшнее всего пресыщение. Она совершенно права, но я не хочу её отпускать.
Скажи мне, а ты любил так как я? И как ты переносил разлуку?
Габриэль скомкал письмо Артура и бросил его в корзину для бумаг, затем взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и задумался. Первым его побуждением было написать правду о его будущей невесте, но делать этого было нельзя. Во-первых, он знал это на собственном опыте, любовь слепа и глуха, особенно по отношению к доводам разума. К тому же Анна могла найти тысячи правдоподобных причин, по которым он, Габриэль, мог так плохо о ней отзываться, а этого было вполне достаточно, чтобы сделать Артура своим врагом если не навсегда, то, по крайней мере, на долгое время. Во-вторых, Габриэль сам не знал ещё всей правды. У него ничего не было кроме подозрений и косвенных улик. Как он мог объяснить Артуру, что за всей этой историей прячется ухмыляющееся лицо Оскара?
Наконец, Габриэль ещё раз макнул высохшее перо в чернильницу и начал писать:
«Мой юный друг!
Прими мои искренние извинения за долгое молчание, но поверь, у меня не было ни одной свободной минуты, не говоря уже о более долгом времени, необходимом для написания письма.
Поверь мне, я очень рад за тебя и за те прекрасные чувства, которые ты испытываешь. Береги их, ибо каждое мгновение такой любви – это истинное сокровище, и такие сокровища далеко не часто встречаются в нашей жизни.
Ты спрашиваешь, любил ли когда-нибудь я? Тогда мне было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас. Я повстречал самую прекрасную в мире девушку. Её имя тебе ничего не скажет, поэтому и по
С самого начала наша любовь была пропитана отчаянием той беспомощности, которую временами нас заставляет испытывать Бог. Дело в том, что эта удивительная женщина должна была умереть, умереть очень скоро, в течение нескольких месяцев. Я места себе не находил до тех пор, пока один очень хороший человек не подсказал мне, что делать. «Наша жизнь состоит не из лет, а из истинных мгновений, и можно прожить целую жизнь, не прожив и секунды, а можно и наоборот, – сказал он мне. – Наполни любовью каждое её мгновенье, сделай так, чтобы из оставшихся ей секунд зря не пропала ни одна».
Слова этого человека и близость смерти обострили наши чувства до предела. Мы любили друг друга так, как не любили бы ни при каких иных обстоятельствах, и каждое мгновение любви переживалось нами как единственное и последнее.
Даже перед лицом смерти эта девушка умела жить всей полнотой жизни. Умирающая, она была более живой, чем я.
Когда она умерла, я умолял Бога послать смерть и мне. Я думал, что моей жизни пришёл конец, но прошло время, и я смог справиться с горем. Я снова вернулся к жизни и стараюсь жить так, как научила меня она.
Надеюсь, если, не дай бог, тебе тоже придётся испытать одну из таких потерь, ты вспомнишь мою историю, и она поможет тебе преодолеть кажущееся непреодолимым горе.
Извини за столь грустное повествование, тем более, что твоё счастье вновь заставило и меня пережить заново, пусть только в воспоминаниях, все счастливые дни, которые я провёл вместе с той, кто была и остаётся моей первой и единственной любовью.
Искренне желаю тебе удачи и счастья.
Габриэль сразу узнал шевалье де Лорма. Высокий, стройный, смуглый, черноволосый красавец. Графиня Вер очень точно описала его в письме, которое Габриэль получил накануне. Де Лорм вышел из подъезда, где на втором этаже он снимал комнату для встреч с виконтессой. Подождав, пока шевалье скроется за углом, Габриэль вошёл в дом. Он чуть не опоздал: виконтесса уже спускалась по лестнице.
– Простите, сударыня, вы – виконтесса Анна Лестер? – спросил он.
– Да, но кто вы, и что вам угодно?
– Габриэль Мак-Роз. Думаю, моё имя вам известно.
Анна побледнела.
– Что вам угодно, сударь? – спросила она.
– Обсудить с вами одно деловое предложение в спокойной обстановке. Думаю, та квартира, откуда вы только что вышли, нам подойдет, – продолжил он.
Анна не стала отнекиваться и ломать комедию. Она прекрасно понимала, что поймана практически с поличным.
– Хорошо, сударь, идёмте, – сказала она. Анна прекрасно держала себя в руках, и даже бледность лица бесследно исчезла.
В квартире, довольно маленькой и бедно обставленной, ещё можно было уловить запах разгорячённых любовной страстью тел. Анна предложила Габриэлю стул, а сама села на довольно потёртый диван.
– Я вас слушаю граф, – уже совершенно спокойно сказала она, словно речь шла о покупке шляпки или пары перчаток.
– Я пришёл просить вас расторгнуть помолвку с Артуром.
– Вы шутите?
– Нисколько.
– Но зачем я должна это делать?
– Затем, что у вас нет выбора.
– Не смешите меня, граф. Если бы я не слышала, что вы умный человек, после этих слов я бы уже выставила вас вон.
– Ну что ж, как умный человек, я ни за что не отправился бы к вам, не наведя о вас справки и не убедившись, что моя карта старше, чем ваша.
– Вполне возможно, сударь, а возможно, вы просто блефуете, – виконтесса улыбнулась улыбкой спокойной, уверенной в себе женщины, у которой всё под контролем. Она удивительно хорошо умела держать себя в руках. – Откройте ваши карты и тогда, возможно, мы перейдем к вашему предложению.
– Начнём с того, что вы никакая не Лестер.
– Ну и что? Кого это интересует? Артуру я уже успела об этом сказать, а делать это достоянием общественности вы не станете, хотя бы ради Артура.
– А вы сказали, кто ваши настоящие родители?
– Увы, мне самой интересно это узнать, – виконтесса совершенно спокойно посмотрела в глаза Габриэля. Она даже не пыталась скрыть, что откровенно забавляется этим разговором.
– Может, вы уже сообщили Артуру и о своей беременности?
– О, граф, вы уже знаете, что Артур скоро станет отцом наследника или наследницы! Поздравляю. Думаю, Артур будет счастлив узнать об этом.
– А насколько, по-вашему, он будет счастлив узнать о том, что отец ребёнка далеко не он, а некто по имени шевалье де Лорм?
– Что за бред вы несете, сударь? Я не знаю никакого де Лорма.
– Зато его прекрасно знает тот врач, к которому вы так неосторожно обратились за помощью. Насколько я знаю, он констатировал беременность незадолго до того, как вы впервые отдались Артуру. Или вы думаете, он поверит, что вы стали второй богородицей?
– Хорошо, граф, давайте перейдём к вашему предложению.
– Я хочу, чтобы вы написали Артуру письмо, в котором вы разрываете с ним всякие отношения. Причину придумайте сами, затем забирайте своего шевалье и уезжайте отсюда немедленно. Зная, что у вашего возлюбленного нет ни гроша за душой, я готов дать вам денег, которых вполне хватит на первое время. Вот, – Габриэль бросил на стол увесистый кошелёк. – Ну а потом об этом пусть позаботится ваш шевалье.