Галобионты
Шрифт:
– Посмотрим, чем все это кончится, – бормотал Секретчик, переключаясь с одного канала на другой и не переставая отслеживать всю поступающую информацию.
Самые бурные страсти разыгрывались, естественно, в США. В Вашингтоне был немедленно созван военный совет, при участии самого президента страны. В полдень, по информации канала CNN, прошло экстренное совещание высших чинов НАТО. Вердикт был таков: затопить судно, подобное авианосцу «Abraham Linkoln» в принципе невозможно. Посему все угрозы неизвестных террористов – не более чем блеф. Тем не менее вокруг судна постоянно будут курсировать торпедоносцы и субмарины, а над ним летать самолеты-разведчики.
Охранные системы, работающие на полную мощность, станут последней и решающим фактором защиты. Кем-то было выдвинуто предложение привлечь к делу аквалангистов. Но эта мысль показалась большинству участников совещания неконструктивной.
Ситуация осложнялась тем, что натовцы не имели представления о том, откуда будет произведена атака на «Abraham Linkoln». По утверждению специалистов ее невозможно будет осуществить с воздуха так, чтобы она не была вовремя предотвращена. Да и вообще, подавляющее большинство высших военных чинов склонялось к мнению, что данный ультиматум – не более чем наглая и явная ложь. Тем не менее весь мир, замерев, ожидал наступления следующих суток.
Разумеется, «анонимные террористы» и не думали блефовать. В одну минуту пятого утра по московскому времени в водах Атлантики прозвучала серия мощнейших взрывов, разрушивших, одну из четырех силовых установок авианосца. Кроме того, была выведена из строя система бортовой и килевой стабилизации, что повлекло за собой уменьшение боеспособности авианосца. «Abraham Linkoln» не затонул, но движение судна было остановлено. Ровно час спустя на телетайпные ленты крупнейших информационных агентств пришло новое сообщение. Из него следовало, что следующие взрывы будут мощнее и разрушительнее. Неизвестные обещали взорвать так называемый минный погреб – помещение оружейного склада, расположенное с самом сердце корабля. Это было бы полнейшей катастрофой. От «Abraham Linkoln» в этом случае не осталось бы ничего. Руководству ВМС США снова давалось двадцать четыре часа на то, чтобы развернуть авианосец.
Взрывы где-то на середине бескрайних просторов Атлантического океана взбудоражили весь мир. Неизвестно откуда появившаяся сила оказалась не плодом болезненного воображения террористов-фанатиков, а реальной и очень опасной угрозой, перед лицом которого встало все человечество.
Для Секретчика не стала неожиданностью информация о том, что авианосец решено было повернуть вспять. Разумеется, это старались представить временной вынужденной мерой, а не полной безоговорочной капитуляцией, как дело обстояло на самом деле. Однако все в той или иной степени были вынуждены признать несомненный факт: в мире возникла и набирает вес некая сила, способная диктовать условия всему человечеству, не подготовленному ни морально, ни технически к подобного рода чрезвычайным ситуациям в одной из наиболее слабо освоенных сфер – на просторах Мирового океана.
Секретчик ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал себя обеленным – такие события разворачивались вокруг него, а он совершенно ничего не мог поделать. Отсутствие малейшего доказательства существования людей-амфибий связывало Секретчика по рукам и ногам. Единственное, что он способен предоставить общественности, это дискета, отнятая у Тихомирова и запись допроса ассистента профессора. Но в общем хоре всевозможных версий различной степени фантастичности и зачастую просто-напросто безумных гипотеза о галобионтах, которые обладают необъяснимыми, с научной точки зрения, возможностями выглядела бы как очередная утка. Секретчику слишком дорог был авторитет возглавляемого им ведомства и, конечно, свой собственный, чтобы он мог попытаться озвучить информацию, которой он обладал. Сильнее всего бесило его то, что Дзержинец был осведомлен обо всем этом не хуже его, Секретчика. Итог размышлений генерала был примерно следующим: «Черт с ним с человечеством, оно всегда получает только то, чего заслуживает, но вот то, что я дал маху и позволил торжествовать полковнику – непростительно». Ситуация требовала корректировки и Секретчик положил все свои силы на то, чтобы заняться этим вопросом.
Понимая, что Дзержинцу все это стоило немалых усилий, Секретчик все же не предполагал, на какие жертвы шел полковник. Если бы генерал военной разведки был в курсе того, что Дзержинец использовал своих подопечных – галобионтов в качестве камикадзе, он, скорее всего, переживал не так сильно. Секретчик очень удивился бы, если бы узнал, что угроза вторично осуществить более мощные взрывы была блефом. Ресурсы Дзержинца оказались исчерпанными, по крайней мере на данном этапе. Он избавился от всех галобионтов, кроме двоих наиболее усовершенствованных, принадлежавших к третьей серии. Да и те, кто уцелел, были по его выражению, несколько «подпорчены» и нуждались в реабилитации. Это нимало не смущало полковника, поскольку его дерзкий план оказался полностью исполненным. Дзержинец с полным основанием считал себя победителем. Теперь он мог использовать завоеванное влияние без того, чтобы подкреплять его новыми мероприятиями. Полковник считал, теперь они с профессором имеют определенное количество времени, которого будет достаточно на освоение новых рубежей в их работе по созданию галобионтов. Степанов уверял Дзержинца, что на генерацию и адвентацию представителей четвертой и пятой серий ему потребуется не более одного-двух лет. А через три года профессор планировал завершить создание галобионтов шестой серии. Вся проблема упиралась в деньги. Но и ее Дзержинец решил после того, как удачно поучаствовал в спекуляциях на нефтяном рынке, воспользовавшись паникой после затопления танкера «Тюмень».
Степанов со времени переезда на запасную базу проявлял чудеса благоразумия. На его счет Дзержинец мог быть вполне спокоен, по крайней мере до той поры, пока профессор не натешится своей ненаглядной галобионтшей. Судя по всему, это должно было произойти нескоро. Дзержинец был даже доволен, что у профессора появилась такая «славная игрушка». В конце концов, Антону Николаевичу, как и всякому мужчине, время от времени должна приходить надобность в общении с женским полом. И гораздо удобнее, если эту естественную потребность он будет удовлетворять в стенах базы с существом, полностью подвластным всем его капризам и к тому же воплощающим в себе иллюзию обладания самой желанной и недоступной женщины.
Удостоверившись, что профессор не сможет осуществлять связь с внешним миром посредством уцелевших галобионтов, Дзержинец отбыл в Москву, оставив Степанова на базе.
– У вас есть некоторое время, которым вы сможете располагать так, как вам заблагорассудится, – сказал он профессору при расставании. – Считайте это заслуженным отдыхом.
– Не будете ли вы так добры, чтобы назвать хотя бы приблизительный срок.
Все эмоции Степанова читались в его лице, будто в раскрытой книге. Профессору не терпелось остаться одному, чтобы вплотную заняться своей женщиной.
– Пару недель я вам гарантирую, Антон Николаевич, – ответил Дзержинец. – Мне нужно будет наверстать то, что я упустил за прошедший месяц.
От полковника не укрылось разочарование профессора. Но Степанов не посмел возразить.
– Отдыхайте, делайте, все что душе угодно, но помните, что вскоре нам с вами предстоит вернуться к серьезной работе.
– Вы говорите так, словно я на эти две недели собираюсь впасть в беспробудную спячку, – раздраженно буркнул Степанов. – вы прекрасно знаете, что моя работа не останавливалась даже на день. Я провожу в лаборатории по нескольку часов кряду.
– Весьма похвально, Антон Николаевич, – примиряюще произнес Дзержинец, – я знаю, что вы, как истинный ученый, никогда не прерываете своей исследовательской деятельности, даже тогда, когда это идет в ущерб вашему здоровью и благополучию.
Недовольство и предупреждение, явно проскальзывающий в словах Дзержинца несколько скрадывались его благожелательным тоном.
– Поэтому, – продолжал он, – я даже настаиваю на том, чтобы вы всецело посвятили две следующие недели отдыху.
– Кажется, вам это нужно больше, чем мне, – язвительно заметил Степанов, но тут же поспешил исправить свою оплошность, – впрочем, я буду рад воспользоваться такой возможностью. Когда-то мне еще выпадет счастье целых две недели занимать только тем, чем мне самому хочется.