Галобионты
Шрифт:
Геракл нарушил приказ и хорошо знал об этом. Но он так же знал и о том, что в данный момент полковник не стает прибегать к решительным методам воздействия – времена были неподходящие.
«Я им нужен, сейчас они не станут ничего с мной делать – я уверен в этом, – размышлял Геракл, прохаживаясь по небольшой комнате и машинально прислушиваясь к ровному дыханию Алекса. – А потом я войду в силу и никто из них не будет мне нужен. Хотя, конечно, если он признают во мне равного, я буду сотрудничать с ними, поскольку мне это будет только на руку. Я еще не совсем приспособлен к жизни без всякой поддержки. Мне нужно
Внезапно Геракл остановился прямо посередине комнаты, как громом пораженной озарившей его страшной мыслью.
Если обо всем этом знает он сам, то, разумеется, об этом же уже догадался Дзержинец. Неизвестно, как отреагировал бы Хозяин, будь он один, но полковнику явно не нужны галобионты, обладающие огромными возможностями, но не поддающиеся контролю. Дзержинцу нужны рабы, камикадзе, которые без вопросов и лишних слов готовы будут выполнить задание любой сложности. Мыслящие и поступающие по собственному разумению галобионты, не подвергнутые установке психопрограммы, полковнику не нужны, так как представляют собой фактор риска.
«Представляю, сколько хлопот я наделал этим людям из-за того, что поехал в Санкт-Петербург, а не отправился на Базу, как мне было велено!».
Сердце стучало у него в висках. Все неясности, замеченные им когда он пришел в сознание, стали находить себе объяснение.
«Вот почему тут уже никого нет, – думал Геракл, чувствуя лихорадочную дрожь во всем своем напряженном теле, – они хотят одним разом избавиться от всего и от всех. От раскрытой Базы, ставшей никому не нужной, от Алекса, и от меня…»
– Просыпайся! – закричал Геракл, тряся спящего за плечо.
– Что такое?
Алекс открыл глаза. Встревоженный голос Геракла мигом согнал с него сон.
– Надо убираться отсюда, может еще успеем!
– В чем дело?
Алекс вскочил на ноги, бросаясь вдогонку Гераклу, исчезнувшему за дверью.
– Да погоди же ты! В чем дело? Объясни мне! – прокричал Алекс, спеша за Гераклом.
– Я сказал, надо бежать как можно дальше от Базы.
– В чем дело? Я ничего не понимаю!
Геракл приостановился и вполоборота посмотрел на Алекса.
– В общем, так, если хочешь остаться в живых, не трать даром время, беги отсюда. Не знаю, зачем я это делаю, наверное, из-за того, что ты спас мне жизнь. Но больше я не буду с тобой няньчиться. Мое дело – предупредить. Дальше – каждый сам по себе.
Геракл продолжал путь, решив, что больше не скажет Алексу ни слова. Он и так досадовал на себя. Куда проще было оставить Алекса здесь, скольких проблем удалось бы ему избежать тогда!
Позднее, когда Геракл раздумывал над своим поступком, он нашел ему лишь одно объяснение: Алекс был нужен ему для того, чтобы в этом мире оставалось хотя бы одно существо, равное ему по возможностям. Сильному, для того, чтобы утвердиться в своей силе, нужен достойный соперник. Этим соперником мог быть только Алекс.
– Значит, вы все-таки это сделали, – глухим надтреснутым голосом произнес Степанов, обращаясь к полковнику.
– Да, я это сделал и ничуть не сожалею, – ответил Дзержинец.
Антон Николаевич чувствовал себя осиротевшим. Он и не подозревал раньше, как много для него значит Геракл. Тем не менее он не мог не согласиться с полковником. Слишком часто Геракл проявлял неуместную самостоятельность.
– Надеюсь, теперь вы понимаете, что на галобионтов можно воздействовать лишь радикальными методами. К сожалению, они еще не доросли до такого уровня, чтобы воспринимать окружающее и реагировать на него через осознание.
– Я бы утопистом, – мрачно заявил Степанов, – разумеется, это невозможно. Галобионты – плоть от плоти людей, а ни один человек на земле не дошел до такого уровня.
– В том числе и вы, дорогой Антон Николаевич, – сказал полковник, – несмотря на весь ваш ум и интеллект, вы часто ведете себя, как дитя.
– Только не надо терзать меня, полковник, – устало проговорил Степанов, – я и так уже достаточно наказан.
– Я не терзаю вас, Антон Николаевич, я лишь констатирую факт. Ваше эмоциональное развитие не соответствует интеллектуальному, – это печально.
– Точнее было бы сказать «не соответствовало», – поправил Степанов, – я получил хороший урок на всю оставшуюся жизнь.
– Что вы намерены предпринять относительно женщины?
– То, чего я не сделал с Гераклом и Алексом. Я подвергну ее установке психопрограммы.
– Антон Николаевич, у нас есть немного времени, я хотел бы обстоятельно поговорить с вами о последних событиях. Вы видите, я не пытаюсь давить на вас, угрожать и применять какие бы то ни было меры воздействия. Все хорошо, что хорошо кончается. Нам удалось вырвать Геракла, уничтожить доказательства существования галобионтов. Следовательно, теперь мы можем быть спокойны, – Дзержинец сделал паузу и добавил: – насколько вообще можно быть спокойными в наше время. Как давно вы адвентировали галобионтов пятой серии?
– В тот самый день, когда было совершено нападение на Базу, – прямо ответил Степанов, он был так морально сломлен, что не мог лгать. Больше того, исповедальный характер беседы приносил Антону Николаевичу огромное облегчение. Он словно перекладывал всю тяжесть наболевшего на сильные плечи полковника, предоставляя тому решать, как быть дальше.
Речь Степанова, сначала сбивчивая и путаная, благодаря наводящим вопросам и коротким замечаниям Дзержинца, мало-помалу полилась плавным непрерывным потоком. Полковник слушал профессора с глубоким вниманием – для него эта исповедь Степанова тоже была своего рода уроком. Оказалось, что он, никогда не сомневавшийся в своей проницательности и умении разбираться в людях, допустил немало промахов в отношении профессора. Дзержинец не предполагал, что за обликом выдающегося ученого, наделенного Божьей искрой, и на первый взгляд целиком погруженного в свои исследования, может скрываться ранимая душа. То, что мнилось полковнику проявлениями естественного для талантливого ученого честолюбия и желания утереть нос не оценившим его по достоинству коллегам, на поверку оказалось сплетением гораздо более сложных мотивов.