Галопом к столбу
Шрифт:
Портаненко с нашим Ильюшиным стравить.
– Враньё значит?
– Враньё.
– Вот и слава богу. А то я переживал, что
обошли меня «Ведомости».
Настроение у Пастухова заметно поднялось.
– Поговорил я во вторник о тебе с
председателем цензурного комитета Фёдоровым. Он
обещал для твоего журнала самого покладистого
цензора выделить.
– Спасибо, Николай Иванович.
– Спасибо в карман не положишь. А
голубь сизокрылый, как я понимаю Удалого сейчас
ищешь?
Лавровский не стал скрытничать:
– Ищу.
– Вот и давай пиши в «Листок» об этом.
Гонораром не обижу. Когда-то ты ещё от своего
журнала кормиться начнешь, а есть-пить сегодня
надо.
– Да не о чем пока писать. Но как только что-
нибудь разузнаю, так сразу.
– Вот и договорились.
216
Репортёр «Русских ведомостей» Серёжка
Емельянцев был человек пьющий. Поэтому
Лавровский не сомневался, что найдёт его в
ближайшей от редакции портерной на углу
Мясницкой и Юшкова переулка. И не ошибся.
Емельянцев сидел в дальнем углу зала и
тоскливо смотрел на пустую бутылку. Он
обрадовался Лавровскому.
– Лёша, будь другом, угости. А то голова
раскалывается, а денег, поверь, ни копейки не
осталось.
– Как так? Неужели Лукин на гонорар
поскупился?
Заведующий московским отделом «Русских
новостей» Лукин очень ценил репортёров и, если им
удавалось раздобыть интересные сведения, платил
всегда щедро. Все знали, что из-за этого он
частенько ругается с прижимистым редактором
Соболевским.
– Какой там гонорар, - махнул рукой
Емельянцев. - В сегодняшнем номере у меня ни
строчки не прошло.
– А «Следы»? Читал я их. И, лукавить не
стану, просто восхищён. Обошёл ты меня, Сергей
Капитоныч, обошёл.
– Обошёл, да не я, - вздохнул Емельянцев.
– Не
моя это заметка.
– А чья? - спросил Алексей. Видя, что
Емельянцев мнётся с ответом, подозвал полового.
–
Любезный, принеси нам пару портера. Только
217
самого наилучшего. Ну и, сам понимаешь
холодненькой.
– Понимаю-с, - ответил половой. - Только
водочкой-с мы торговать не имеем права. Поэтому я
вам её не в графинчике, а в пивной бутылке подам-с.
– Так чья заметка?
– Лавровский достал сигару.
– Кто у вас такой ловкий появился, что даже тебя
обскакал?
– Да репортёришка один провинциальный,
говорит, что француз родом. А я полагаю, жидёнок.
–
– Эжен Конэссёр. Из Одессы приехал. Я из-за
него сегодня неприятности имел. Вызвал меня
Лукин и говорит: «Как же так получается, Сергей
Капитонович? Человек в Москве без году неделя, а
такие интересные сведения достаёт. А вы?»
Половой принёс пиво и водку. Емельянцев
выпил, быстро захмелел и принялся плакаться
собутыльнику:
– Неудачный у меня сегодня день, Лёша. Взял
я эти «Следы», доработал, разумеется, и понёс в
«Современные известия».
Лавровский усмехнулся. Знал он об этой
манере Емельянцева - изменить в чужой заметке
несколько слов и продать её, уже как свою
собственную, в другую газету.
– Взяли?
– Не… У нас, говорят, в завтрашнем номере
этому фельетон посвящён строк в двести.
– А автор?
218
– Ещё один провинциал. Хохол какой-то -
Евген Знавец. Понаехали, будь они не ладны.
– В «Русский курьер» не пробовал сходить?
– Пробовал. И там меня опередили.
– Кто?
– Не знаю. Да и какая мне разница!
Алексей помолчал, осмысливая услышанное,
а потом спросил:
– Сергей, тебе деньги нужны?
– Ещё спрашиваешь.
– Тогда выясни, кто написал заметку в
«Курьере» и разузнай подробно об этих Конэссёре и
Знавце. Сделаешь всё как следует - получишь три
рубля.
– Пять и аванец - пару целковых, - начал
торговаться Емельянцев.
– Три. И никаких авансов. А то, знаю я тебя,
запьёшь на неделю.
– Ладно. Где тебя завтра найти?
Алексей и сам ещё не знал, где будет завтра.
– Давай здесь встретимся, - предложил он.
–
Часов в восемь.
– Договорились. Экая жалость, выпить ничего
не осталось. А сделку-то вспрыснуть полагается, а
то удачи не будет.
– Да ты пей - мне что-то всё равно не хочется,
– Лавровский пододвинул Серёжке полный стакан
водки, который за всё время разговора даже не
пригубил. Выпить Алексей любил. Но далеко не в
любой компании.
219
Глава 20
На зимнем ипподроме
Зычный командирский голос Пейча был
слышан издали:
– Как вы посмели выехать на беговой круг
пьяным?
– Да тверёзый я совсем Николай Сергеевич, -
бубнил кто-то, оправдываясь. - Одну единую