Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
«Что задумала моя мать? Я претендую на ее богатства, чему же она радуется? За этим скрывается нечто неестественное».
Простолюдин с льняными волосами возразил:
«Ничего неестественного, она хочет тебя окрутить, женить».
«Меня?»
«Женить на благородной, на ровне. Хочет сбагрить без особых затрат».
Ошеломленный Жофи пожал ему руку.
«Ты умнее Барнабаса».
«Барнабас это тоже знает, Жофи, просто он держит язык за зубами».
«А что мне теперь делать?» — вопрошал рыцарь своего оракула.
Секунду Готфрид — так звали молодого крестьянина — молчал, а потом лицо его расплылось в широкой ухмылке, и он принял мудрое решение:
«Ты уж лучше обратись к Крошке Ле».
Она лежала в соседней комнате в кровати, корова зашибла ей ногу, после чего нога отекла, и вместо лекарства на отек налепили навоз от той же коровы. Целительное снадобье было скрыто от Жофи под одеялом, но рыцарь слышал его запах, и Крошка Ле, покрывшись краской свыше всякой меры, дала ему соответствующие объяснения. Однако Жофи не выносил вони. И его мучила мысль о том, что исцелять столь нежное создание надо с помощью такого вонючего лекарства. Он настолько разволновался, что не стал спрашивать у Ле совета, а вместо этого пустился наутек… И что он сделал? Отважился пойти в пещеру ко льву, то есть заговорить со своей мамашей. Беседа проходила в дружеской обстановке. Жофи поразился, как обходительна была его мать; такой он ее не знал, никогда не видел. Жофи завел речь о том, что именно она подразумевала при недавнем разговоре о его намерении экипироваться в соответствии с их положением и модой, когда произнесла загадочное слово «наконец-то». Мать не стала ничего утаивать. Вот что она сказала: его делишки внизу, в деревне Конси, были ей хорошо известны, но она и не думала терзаться. До сих пор Жофи был молокососом и не участвовал в господских занятиях. Наконец-то он проявил к ним интерес, преодолел свою незрелость. Теперь он готов для мужской, рыцарской любви.
Лорд Креншоу подошел к своей теме
Непринужденно и уверенно вел свой рассказ лорд Креншоу, устроившийся в кресле, а кучка гостей в полутьме молча внимала ему.
Вдруг он выпрямился, и публика услышала следующее:
— Сейчас мы начинаем ту главу, ради которой я воскрешаю старую балладу. Да, я повествую о Жофи Рюделе из Блэ, о рыцаре, который, как гласит предание, взял напоследок крест и умер в объятиях своей дамы, той дамы, что он никогда прежде не видел, но несчетное число раз воспевал. Повествую, дабы показать тогдашние обычаи и невероятное, но неодолимое влияние, какое в ту пору оказывали на человеческую жизнь некоторые диковинные взгляды.
Женщинам той эпохи (я говорю о представительницах аристократии) удалась мастерская штука: они изобрели институт трубадуров. А это было не что иное, как (только не удивляйтесь) феминистское движение! Мужчины-рыцари отличались крутым, властным нравом, женщины тоже; как мы уже видели на примере Валентины, женщины представляли собой категорию особей, которые не ударили бы в грязь лицом. Знаменосцем и вождем у этих женщин, боровшихся за свои права, была принцесса Алиенор де Гьенн. Дама сия, ставшая впоследствии королевой Англии, принимала участие вместе со своим мужем Людовиком Седьмым, королем французским, в крестовом походе. В чем же она гарцевала во время Священной войны? В шлеме и латах. Перед ней несли боевое знамя. Знамена окружали и других воинственных дам, юных воительниц ее типа. Прибыв в Палестину, Алиенор сражалась наравне с мужчинами, не выказывая устали. Но чтобы всегда быть на высоте положения и оставаться верной слабому полу, к коему она принадлежала, Алиенор ринулась в любовные авантюры; многочисленные победы в Святой земле украсили ее и без того громкую романтическую биографию. Согласно преданию, особым расположением Алиенор пользовался один неверный, сарацин, находившийся на службе султана Нуреддина. Мы ничего не знаем об упомянутом эмире, но можно не сомневаться: превыше всего для Алиенор было качество.
Будучи герцогиней Нормандии, она, опять же из соображений любовных и военных (гармоническая, цельная личность!), устроила у себя первый куртуазный двор. Отныне все, у кого была несчастная любовь или кто мечтал о любви, мог искать утешения при этом дворе.
Еще со школьной скамьи мы знаем имя трубадура, воспевавшего Алиенор во Франции; его звали Бертран де Вентадур. Последовав за королем Генрихом Вторым, Алиенор жила уже в далекой Англии, а Бертран все еще сочинял стихи о соловье за окошком, будившем его по утрам и напоминавшем о прекрасной даме. Предводительствуемые Алиенор женщины той эпохи сумели присвоить себе права сюзеренов, права своих мужей! У женщин, принадлежавших к высшему обществу, стало обычным, считалось даже хорошим тоном, заводить роман с каким-либо рыцарем, любить его и давать себя прославлять. И это было менее безнравственно, нежели то, что происходило в последующие столетия: связи властелинов с их метрессами.
Итак, наша Валентина из Блэ любезно предложила юному Жофи наличный капитал, имея в виду следующее: ее Жофи — одаренный певец и мастер играть на лютне, который уже не раз развлекал общество в замке своими сочинениями, примкнет к трубадурам, к рыцарям, чей символ — меч и лира. Какая роскошь быть трубадуром! Какой блеск придавали песни имени рыцаря, и еще: трубадуры не только возбуждали интерес, но и внушали страх, ибо стихотворец-рыцарь переезжал вместе со своими оруженосцами и молодыми деревенскими парнями из замка в замок, был центром пиров, распространял новости и воздавал почести. И пел он не только о Карле Великом, Карле Мартелле и Неистовом Роланде.
Словом, Жофи попал в переплет. Правда, он умел петь, сочинять музыку и играть на лютне, но теперь ему предстояло пуститься в странствие, хотя бродячая жизнь трубадура его не прельщала. И потом, кого ему воспевать? Молодую крестьянку из Конси, Крошку Ле? Об этом не могло быть и речи. А почему? Обратим внимание на кодекс трубадуров.
Согласно первому параграфу куртуазного этикета, брак не служит извинением для того, чтобы отвергнуть чью-либо любовь. Параграф третий обязывает человека не иметь одновременно два предмета любви. Параграф четвертый констатирует, что любовь никогда не находится в состоянии покоя: она то убывает, то прибывает. Далее, параграф двадцать третий сообщает каждому, кто до сих пор этого не знал: любящий почти не ест и не спит, каждое его действие (параграф двадцать четвертый) связано с мыслью о любви. Параграф тридцать первый заключает в себе великодушное утверждение: никто не запрещает даме быть любимой сразу двумя рыцарями, в соответствии с этим рыцарь может избрать для поклонения не одну, а двух дам (что, по-моему, находится в некотором противоречии с параграфом третьим).
Но, как обычно, все без исключения параграфы применимы исключительно к благородным дамам и рыцарям. Ни в один параграф не укладывалась Крошка Ле, хотя она, как считал Жофи, могла сравниться красотой, добродетелью, а также умом со всеми знакомыми ему аристократками. Да, для его Крошки Ле, жившей у подножия горы, увенчанной замком, работавшей в поте лица, никогда не терявшей оптимизма, сохранявшей верность Жофи, не внимавшей домогательствам деревенских парней, нигде не было места.
«Неужели так будет продолжаться вечно?» — вздыхал Жофи в разговоре с Ле.
На самом деле ему становилось все хуже. У него не оставалось выбора. Пути назад не было, и в конце концов Жофи принял решение и, поколебавшись, сказал Крошке Ле: а почему бы мне не начать странствовать, не объехать окрестные замки?
Крошка Ле стала гордиться им. Не обошлось, правда, без горьких безмолвных сцен. Ибо теперь Жофи злился и ревновал ее: ведь она сама гнала его. Но Ле утихомирила Жофи: она не хочет, чтобы он зарывал свой талант в землю. Что стоит влюбиться в прекрасную благородную даму? В его сердце наверняка найдется место для дамы; что касается ее, то ей много не надо, пусть только какой-нибудь уголок его души будет принадлежать ей навечно.
О, боже, как он страдал от таких речей! Как она его мучила! Но Ле была тверда: он должен идти.
Иногда Жофи казалось: у нее завелся возлюбленный, крестьянский парень. Но стоило ему взглянуть в ее открытое умное лицо, и он успокаивался.
Потом Жофи предложил Ле выбрать вместе с ним даму, которую он будет любить. Она решила, что сперва надо осмотреться. Согласилась сделать это вместе с Жофи, и, поскольку брат Ле был жонглером у Жофи, ей удалось устроить все как нельзя лучше — она сопровождала Жофи в поездках по замкам (в мужской одежде) и знакомилась там со многими благородными дамами; так продолжалось до одного турнира в замке Куртуа, где Ле схватила руку Жофи, твердо посмотрела ему в глаза и возвестила: