Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
Лорд Креншоу остановился, потому что его рассказ достиг кульминационной точки; теперь он с удовольствием перебирал в памяти все то, что собирался выложить этим людям. Можно дать себе волю, пусть рассказ разбегается во все стороны, подобно отаре овец на пастбище, все равно, когда придет время, собаки залают, запрыгают и овцы собьются в кучу.
— Да, — вздохнул лорд Креншоу, — сказочное видение, ничего иного нельзя было сказать о принцессе из Триполи. И эту женщину воспевал Жофи из Блэ, уже излеченный рыцарь, воспевал, повергая в недоумение все ближние и дальние замки.
Благородные дамы могли бы почувствовать себя обиженными; как-никак трубадур пренебрег живым, земным естеством, то есть ими, однако предмет поклонения Жофи был хоть и несколько экстравагантен, но зато предельно возвышен, а это считалось в ту пору верхом шика.
Госпожа Розамунда хитро выпуталась из авантюры, не уронив себя, не показав себя неотесанной и не поступившись своим правом иметь поклонника; опираясь на параграф восемнадцатый, она отдала свои чувства другому рыцарю.
Но не меньшую хитрость удалось проявить — да нет же, не Жофи, тот вообще ничего не мог придумать, а умной кудрявой Крошке Ле. Она до смерти перепугалась, когда ее неверного друга принесли в бессознательном состоянии в замок (Ле этого ждала). Как она ухаживала за ним, она одна. Ле буквально расшибалась в лепешку. И еще она утешала его и сумела все так устроить, что отныне благородные дамы не могли украсть у нее любимого. Каким образом? Об этом уже шла речь: Ле научила Жофи обойти куртуазный обычай почитания дамы сердца, в то же время делая ему реверансы; с этой целью она рекомендовала Жофи избрать владычицей своей души принцессу из Триполи. Нет, она не посоветовала рыцарю добиваться реабилитации с оружием в руках, она советовала посрамить врагов и бросить им вызов, избрав своей владычицей даму, намного превосходящую по знатности всех местных гордячек, а также даму столь далекую (на это Ле лишь слегка намекнула, но рыцарь ее понял), столь далекую, что ни один другой рыцарь не станет из-за нее ломать копья. Жофи может говорить о ней все, что его душе угодно, каждый охотно простит ему эту прихоть. Зачем спорить о женщине, которая обитает где-то на Луне?
«Нам следует подумать о принцессе из Триполи», — сладким голосом завела беседу умница Ле у одра Жофи. Когда-то она слышала это имя.
«Где находится Триполи?» — простонал печальный рыцарь, который охотно спрятался бы от всего мира.
«Не знаю, друг мой, вероятно, в Африке».
Жофи жалобно захныкал.
«Теперь ты задумала услать меня в Африку».
«Может быть, Триполи находится где-нибудь еще. Кто его знает».
«Милочка Ле, дай мне сперва выздороветь»
«Тебе вовсе не обязательно туда ехать. Достаточно служить ей. Издали. Совершенно безболезненное предприятие, может быть, она уже умерла».
«Что?» — поразился глупый рыцарь.
«Даже наверно, она умерла. В Африке всегда умирают молодыми, из-за львов и змей. Кроме того, там водятся летающие рыбы, они садятся дамам на прическу и уносят их с собой. Надо думать, она уже умерла. Печальный конец. И никто не знает, где эта дама похоронена».
«Что мне тогда с ней делать?»
«Воспевать ее. Чтить. Неужели это так трудно понять, золотко мое? Ты сядешь со мной рядышком и начнешь воспевать ее так же, как воспевал недостойную Розамунду; тем же стихотворным размером, все останется по-старому; просто эта дама больше тебе подходит (Ле не сказала: „больше мне подходит“). Существуют только две возможности: либо она жива, либо умерла. Если она умерла, то, стало быть, уже ничего не в силах натворить и не будет недостойной, а если она жива, то, сидя в Африке, все равно ничего о тебе не узнает».
«А что это мне даст, милочка Ле?»
«Неужели такие вопросы может задавать образованный рыцарь в конце двенадцатого столетия? Что это даст? Жофи Рюдель, ты выполнишь свой долг перед обществом. Кроме того…»
«Кроме того?..»
Ле нежно взглянула на рыцаря и поцеловала его покрытое шрамами глупое лицо.
«…ты сможешь любить меня».
Рыцарь крепко прижал к себе своего лекаря, хотя ему и мешали повязки. Не выпуская Ле из объятий, он спросил:
«А не сочтут ли меня сумасшедшим из-за того, что я не знаю свою даму?»
«Ты — трубадур, поэт. Воспеваешь ее с утра и до вечера. Это и есть самое благородное, самое идеальное чувство, какое только можно себе представить, ибо оно недоступно (не прижимай меня так сильно, Жофи, нам надо быть подальше друг от друга). Никто не знает твою даму, даже ты сам, но разве можно сказать о поэте — сумасшедший ли он или нормальный? Тебе хотелось бы слыть нормальным?»
«Я об этом не думаю», — пробормотал Жофи.
«Вот видишь, — Ле освободилась из его объятий, только руку Жофи она не выпустила из своей. — Какая дама захочет иметь нормального поклонника? Ты станешь идеалом, эталоном восторженности, в мыслях объедешь весь свет, весь белый свет, соответственно не удаляясь от меня ни на шаг, сочиняя здесь, в комнате, рядом со мной».
Жофи привел еще несколько возражений чисто технического порядка: от него будут требовать, чтобы он совершил паломничество к принцессе — выразил ей свою любовь. Крошка Ле отвергла этот довод: по ее словам, Триполи, во-первых, вообще не существует, а во-вторых, принцесса уже давно померла либо от укуса ядовитой змеи, либо от летающей рыбы. Это совершенно очевидно.
Постепенно истерзанный рыцарь выздоровел. И как только он смог сесть на лошадь, так сразу же поскакал в чужие замки. Никто не мешал ему исполнять на состязаниях трубадуров прекрасные, трогательные песни, восхвалявшие отсутствующую даму. Это сверхблагородное аскетическое удовольствие не вызывало зависти у других рыцарей.
Теперь мы видим Жофи, в окружении шпильманов и жонглеров, показывающего свое искусство при дворе короля Арагонского, видим, как всех восхищает этот рыцарь — воплощение благородства, рыцарь, который томится по незнакомой даме в далекой стране Триполи. Впрочем, из разговоров во время пребывания Жофи при дворах выяснилось, что Триполи находится отнюдь не на Луне, а в королевстве Антиохия, в довершение всего при Арагонском дворе нашелся некто, который сообщил, что принцесса живет и здравствует (какой удар для Крошки Ле) и даже разгуливает по городу. Это обеспокоило и самого трубадура. Стало быть, принцессу не укусила ядовитая змея, которыми в Антиохии кишмя кишело (как ей удалось этого избежать?); не сожрал ее и добряк лев, не схватила и понятливая летающая рыба, а ведь она могла утащить принцессу на дерево, свить там гнездо и дружно жить с ней вместе.
Услышав эту роковую новость, Крошка Ле решила тут же покинуть Арагонский двор. Но на нее обратили внимание некоторые придворные. Жофи снискал похвалу за смелое новшество — он ввел в свой хор женский голос; нетрудно догадаться, что все ласкали молоденькую, умную, соблазнительную девушку, хорошо разбиравшуюся в рыцарском этикете. Однако Ле хотела поскорее уехать, ибо люди уже говорили, правда шепотом, что Жофи, все думы и чаяния которого направлены на принцессу из Триполи, жаждет увидеть свою далекую любовь, чуть ли не готов сразу же пуститься в путь. Эти коварные слухи возникли как результат любовных козней, их распускало одно высокое лицо, влюбленное в Крошку Ле: высокое лицо хотело отправить рыцаря Жофи в путешествие, а само выступить в роли его преемника.
Жофи и Ле бежали, но слух опередил их. В замке Блэ мать рыцаря Валентина, сияя, заявила, что она восхищена сыновней отвагой. Словом, вопрос решен, он едет в Антиохию. (Валентина была рада избавиться от очередного родича мужского пола.)
Жофи улыбался и стенал.
Ему пришлось скитаться по стране, чтобы удрать от матери, которая, ни о чем не спрашивая, начала снаряжать его в дальний путь; она не желала слушать никаких резонов. Но лишь только он принимался петь о принцессе из Триполи, как слушателей охватывало умиление: значит, это и есть рыцарь, затмивший всех остальных чувствительностью и возвышенным образом мыслей, — он любит даму, известную ему лишь понаслышке, и настолько извелся от этой любви (его вид — красноречивое тому свидетельство), что, несмотря на слабое здоровье, не может себя сдержать и готовится ехать в Триполи. Дамы были потрясены, нежнейшие ручки протягивали Жофи ленты и банты. Пусть едет — говорили все. А они будут помнить о нем.