Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Эртель Александр Иванович

– Вот ссориться-то с тобой не хочется, Таврило Егорыч, а по-настоящему, как я теперича взыскан самой, стоило бы доложить их сиятельству, сколько ты за доступ-то слимонил. Сотенный билет сцапал, легкое ли дело!

– Ну, ну!.. Не плюйте в колодезь, господин Мальчиков, годимся еще с течением времени, - деликатно ответствовал дворецкий, поглаживая баки.

– Про то же я и говорю.

Наконец Псой Антипыч был представлен свойственникам, родственникам и единомышленникам патриотической дамы. Псой Антипыч чутьем разгадал каждого. Перед одним он прикинулся дурачком, ибо тот только в виде дурачка представлял себе настоящий русский народ; другому развил весьма дельно, как выгоднее

продавать спирт и пользоваться бардой, - у того были огромные винокуренные заводы; третьему тонко намекнул, что управляющий его обкрадывает, - несомненная истина, потому что Псою Антипычу случалось воровать с этим управляющим сообща; четвертому так подал мысль усугубить доход с имений, что тот моментально вообразил, будто это его собственная мысль; пятому грубо польстил, сказавши, что "Расея вот как чувствует - по гроб жизни!" государственные заслуги его превосходительства. И все это с русскими прибауточками, с русскими поклонами в пояс, с теми бесхитростными русскими словечками, от которых иногда закрываются веером высокопоставленные дамы, но которые, в свою очередь, присуждены изображать настоящий русский патриотизм, - разумеется, если выпадают из уст такого бесхитростного мужичка, как Псой Антипыч.

Игра кончилась тем, что Псой Антипыч снял в,аренду ("урвал"!) чуть не целое немецкое королевство со всевозможными льготами, послаблениями и попущениями и вернулся домой в качестве патентованного патриота. С тех пор он настойчиво удерживал эту позицию. Возвращалось ли "православное воинство" из похода, - Псой Антипыч первый выставлял бочку полугара, жертвовал воз ржавых селедок, бил себя в грудь, говорил "речь", уснащенную крупною патриотическою солью. Везли ли пленного Шамиля, - Псой Антипыч и по поводу Шамиля совершал торжество, извергал бесхитростные слова и бил себя в грудь.

Посылался ли складень графу М. Н. Муравьеву, - Псой Антипыч и по случаю складня ударял в свои жирные перси, хрипел: "Разразим!" и предлагал последнюю "каплю крови" на "пристол атечества".

Однако спустя десять лет ненасытный азарт Псоя Антипыча опять повредил ему. Вырубил он "невзначай" какие-то высокопоставленные леса, распахал, "забымшись", степи, продал "по ошибке" овец, выкрал "по глупости"

зеркало из заброшенного палаццо... Несмотря на все уважительные причины, от аренды ему было отказано. Как на грех, и с патриотизмом стало тише. Тогда Псой Антипыч волей-неволей погрузился на дно, купил "вечность", скромно начал хозяйничать, безвыездно жил на хуторе, только изредка высовывая свою чуткую картошку и обнюхивая:

не тянет ли благоприятный ветер, не приспело ли время снаряжаться и выплывать на поверхность?

В последнее время, выражаясь его разбойничьим жаргоном, "быдто стало поклевывать", хотя и не в смысле патриотизма. Имя его все чаще и чаще повторялось среди коннозаводчиков. Раза два на его хутор заезжали важные особы посмотреть лошадей. Псой Антипыч не упустил поднести особам суздальские иконки с изображением их "ангела", - конечно, сославшись на свою "глупость", "подоплеку", "душу", "простоту" и тому подобные принадлежности истинно русского человека. Жеребцы его завода щеголяли в княжеских и графских запряжках, - штуки четыре из них щеголяли без всякого права, ибо были простые битюги, снабженные фантастическою родословной.

Но все это пустяки. За самое последнее время отверзлись еще лучшие перспективы: Псою Антипычу стало известно, что одна очень значительная особа намеревается купить целиком весь его завод. Вся штука заключалась в том, чтобы как-нибудь не, охладить вельможеских намерений - не уронить славу завода до тех пор, пока не удастся "облапошить" его - ство.

Вот какой

был человек Псой Антипыч Мальчиков.

На другой день после того, как проверяли Кролика, Наум Нефедов вытащил из утробистого тарантаса своего рыгающего, урчащего и рассолодевшего от жары хозяина, отпоил его ледяным квасом, собственноручно почистил щеточкой и, оставшись с ним наедине, подробно изложил положение дел.

– Ну?
– прохрипел Псой Антипыч, с недоумением смотря на наездника.

– Что ж - ну! Прбиграем, вот и все. По-моему, не пускать, не срамиться.

– Обдумал! Девка-то, девка-то что говорит?

– Девка на все готова, да что толку?.. Испортить лошадь, это уж как угодно, не возьмусь. Да к тому же, как зеницу ока стерегут. Нарвешься на такой скандал, - призам не обрадуешься. Вы как хотите, а я не" возьмусь.

– И не берись. Зачем ее портить? А девка-то, девкато...
– Псой Антипыч всхрапнул, шевельнул ноздрями, что-то неуловимое пробежало в его глазах, и, не дожидаясь ответа, круто закончил: - Ладно. Сосну малость...

Скажи, благодетель, чтоб в сумерках девку привели. Сюдато незачем, пущай на задворках подождет.

Если бы. кузнец Ермил не торчал день-деньской в конюшне да разумел что-нибудь в обыкновенных житейских делах, а Федотка не увлекался бы до такой степени новыми знакомствами и гулливым треньканьем балалайки на соседнем крыльце, они бы приметили, вероятно, что Ефим однажды отлучался в село, и когда вернулся, от него пахло водкой, а губы беспрестанно кривились наподобие улыбки, что он ни разу после этого не заглянул в конюшню, что взгляд его сделался каким-то торопливым и мутным.

Они бы и в Маринке заметили странную перемену. В сумерках Маринка по-прежнему вертелась у ворот и шепталась с Ефимом; но смеялась не прежним, а каким-то расслабленным, кротким смехом, не задирала Ефима, не дразнила его, не отшучивалась и целомудренно, точно невеста, потупила глаза, когда Федотка, возвращаясь домой, взглянул на нее.

– Чтой-то на Ефима Иваныча добрый стих напал, - сообщил Федотка кузнецу, по обыкновению сидевшему на пороге конюшни.
– То, бывало, слова не скажет в простоте, все лается, а тут я иду, норовлю кабы прошмыгнуть в калитку, а он хоть бы что. Словно притупился.

Кузнец хладнокровно сплюнул и обругался.

– А ты, дядюшка, в случае чего, не говори Капитону Аверьянычу... отлучался-то я. Авось... Что же, все, кажись, в порядке, - продолжал Федотка.

Кузнец сплюнул в другую сторону и выразился еще изысканнее. Впрочем, добавил:

– Стану я наушничать! Вот Маринка - ведьма, это уж скажу, это уж не беспокойся, чертова дочь.

– Что ж - ведьма, дядя Ермил... Вон и об Ефиме Иваныче болтают, а смотри-кось, Кролик-то! По мне, дьявол их побери, абы призы были наши... А вчерась купец Мальчиков приехал... пузо - во!.. Сидит на крыльце - на все крыльцо растопырился... И что ж ты думаешь, - Наум Нефедов стоит перед ним? Как же! Покуривает себе, как с ровней. Поддужный, и тот сидит, эдак, на ступеньках. Ну-кось, у нас попробуй!.. А еще я видел, дядя Ермил, ноне мужицким лошадям выставка была.

Шукавский мужик жеребца привел... О господи!.. Косматишшый, дядя Ермил!.. Гладченный!.. Копытища - во!..

Господа - и те диву дались. Медаль ему выходит золотая.

Вот-те и мужик!.. Эх, дядя, огребем призы - наворочаем делов! Прямо, господи благослови, безрукавку плисовую...
– Федотка ударился в мечты, кузнец слушал, покуривал и поплевывал.

Вдруг за вородами загремели колеса. Маринка промчалась в избу, неистово шурша юбками.

– Ты, что ль, Ефим Иваныч?.. Ну, как тут у вас?
– послышался голос Капитона Аверьяныча.