Гас
Шрифт:
– Все так, как есть. Лучше уж вообще не иметь мать, чем иметь и ощущать себя тяжким бременем. Меня вырастил отец.
– Какой он, твой папа? – Мне даже страшно об этом спрашивать, потому что я знаю, что она не жила с ним после аварии.
Скаут моргает несколько раз, как будто пытается вспомнить его.
– Он любит выпивку. Музыку. И меня. Именно в этом порядке.
Я понимаю, что ей нелегко говорить об этом, поэтому задаю следующий вопрос, чтобы только она не замолкала.
– Ты выросла в Бруклине?
– По большей части да. У отца никогда не было собственного места,
– А что насчет аварии?
У Скаут совершенно отсутствующий взгляд, тем не менее она отвечает.
– Авария… Папе подвернулась «халтурка» в северной части Нью-Йорка. Он взял напрокат машину, и мы поехали туда. Пока он играл, я сидела за кулисами… и, как сейчас помню, читала «Маленький домик в прериях». После окончания работы, отец несколько часов пил в баре. А когда вышел и сказал, что пора ехать домой, я поняла, что он пьян. Но он постоянно был подшофе, поэтому я не знала, что нужно бояться. Мы сели в машину. Шел снег, заднее сиденье было очень холодным. Я не пристегнула ремень безопасности. Даже не подумала об этом. До этого я ездила в машине всего несколько раз. Мы всегда возвращались домой на метро. Я заснула, а проснулась, когда все было всмятку и в огне. – Скаут пристально смотрит в одну точку блестящими от слез глазами. – Было так жарко. Это то, что я лучше всего помню… даже лучше, чем боль… жар. – Она облизывает губы и продолжает. – Я застряла внутри. Отец был снаружи. Я видела, как он ходит. Я кричала и звала его, а потом отключилась.
– Он пришел тебе на помощь?
– Да. Иначе бы я умерла. Потом приехала скорая помощь и пожарная машина и нас обоих отвезли в больницу. У него было всего несколько порезов. Я же из-за серьезных внутренних повреждений, провела несколько дней в реанимации, а потом меня перевели в ожоговое отделение. Мне было сделано множество операций и пересадок кожи. А отца посадили: за вождение в нетрезвом виде и за то, что подверг опасности ребенка. В дело вмешались социальные службы, и тетя с дядей забрали меня к себе. Вот и вся история. Я уехала домой вместе с ними, и они стали моей новой семьей.
Скаут сильная. Она чертовски сильная. Я даже не могу представить боль и страдания, через которые она прошла.
– Ты встречаешься с отцом?
– Вижу или разговариваю с ним примерно раз в год. Но это всегда незапланированно и внезапно. Он чувствует свою вину, я знаю. Думаю, поэтому ему тяжело смотреть на меня, – она показывает на шрамы на лице и шее и вопросительно поднимает брови. Ее начинает охватывать чувство ненависти к себе и смущение.
Я разворачиваю лицо Скаут к себе и смотрю прямо в глаза.
– Ты чертовски красивая. Не позволяй никому сомневаться в этом. А если тебя кто-нибудь обидит или оскорбит из-за шрамов, просто скажи мне, и я надеру этому человеку задницу.
Скаут улыбается и ее смущение развеивается, как дым.
– Спасибо, крутой парень.
– Как скажешь, засранка. То есть вы с Паксом выросли вместе? – говорю я, целуя ее в лоб.
Когда она начинает говорить о Паксе, на ее лице появляется сияющая улыбка.
– Да. Он один из немногих людей, которые никогда не заставляли меня чувствовать себя фриком. Пакс никогда не упоминал о моих шрамах и при разговоре всегда смотрел мне в глаза. Я поменяла школу, когда переехала к тете и дяде, но так и не завела друзей. Мы жили на Манхэттене. Большинство детей были из богатых семей. Они были жестокими. Насмехались надо мной. Обзывали. А по мере взросления, стали игнорировать меня, что, в принципе было, в какой-то мере облегчением. Лучше пусть игнорируют, чем насмехаются. К колледжу я отлично натренировалась быть незаметной. Я была сама по себе и старалась по возможности заниматься онлайн. Меня это устраивало.
Я не могу изменить ее прошлого, но теперь Скаут, наконец, раскрывается и становится той, кем и должна быть.
– А меня устраиваешь ты.
– Неужели? – флиртует она со мной.
Я киваю и убираю с кровати пакет с печеньями. Скаут полусидит-полулежит на подушках. Я вытаскиваю их из-под нее и откидываю в сторону.
– Это нам больше не понадобится. – Помогаю ей стянуть платье. – И это. – А потом снимаю свои шорты и нижнее белье. – И вот это тоже.
– Гас, мне пора уезжать. Завтра на работу. – На часах недавно пробило полночь.
– Знаю. Просто позволь мне сделать тебе приятно еще раз.
Устраиваюсь между ее ног и пробую на вкус. Черт, до чего сладко.
Под давлением моего языка она начинает дрожать, а несколько минут спустя я вновь наполняю ее. Мы оба остаемся совершенно удовлетворенными. Снова.
Не хочу, чтобы она уезжала, но понимаю, что нужно. Я натягиваю боксеры, одновременно наблюдая за тем, как Скаут надевает через голову платье, а потом и трусики, которые достает из сумочки. Знаю, людей заводят различные вещи, но видеть, как она вытаскивает трусики и надевает их? Да, это сексуально.
– Скаут?
– Что? – отвечает она, поправляя резинку на кружевных плавках и опуская юбку.
– Давай ты будешь постоянно носить трусики в сумке?
– Зачем? – смеется она.
– Не думаю, что мне когда-нибудь надоест смотреть, как ты достаешь их и одеваешь. Это нереально сексуально.
– Возьму на заметку, – подмигивает Скаут.
– Не забудь. Исполненные фантазии – что может быть лучше?
– Ты прав. Именно такой и была сегодняшняя ночь.
Ну вот мы и подошли к двери.
– Почему ты никогда не говорила, что можешь быть дрянной девчонкой? Мне это понравилось.
– Потому что я никогда ею и не была до тебя. Ты оказываешь на меня дурное влияние. – Скаут идет впереди и даже не оборачивается, говоря это, но я «слышу», что она ухмыляется.
Обнимаю ее за талию и целую в затылок.
– Ну а я самый лучший плохой мальчишка.
Она разворачивается ко мне и соглашается:
– Самый лучший. – А потом крепко и горячо целует, но слишком быстро отстраняется и открывает дверь.