Гастарбайтер
Шрифт:
Лысый видел это фото лишь однажды, но оно перевернуло всю его жизнь! Он хотел послать фотографию в немецкий аналог передачи «Ищу тебя!» и отыскать своих родственников, но после смерти родителей её не нашёл. Прочёл «Майн Кампф» и «Мемуары Гитлера», даже купил нацистский значок, который гордо носил на лацкане пиджака. Из прочитанного Лысый понял только одно – внук соратника Фюрера не может быть лояльным в еврейском вопросе.
***
Мажоров он не любил так же искренне, хорошо помня Советские времена, когда его родители вкалывали с утра до вечера. Батя на стройке; начав учеником слесаря, поднялся до прорабского потолка. А мать, после педучилища закончив заочно институт, преподавала украинскую словесность в средней школе. Лысый
После школы было ПТУ, на Куренёвке, где, словно в кузнице ковались кадры обувного дела. Практику он проходил в Республиканском доме обуви, на Братской. Выходящие из его рук туфли и полусапожки не являлись произведением искусства, но были добротны и качественны. Лысый мечтал стать модельером, делать обувь, которую носили бы не только в СССР. В восемьдесят девятом он ушёл в армию, а когда вернулся, Киева не узнал. Новое время закрутило в своём бешеном водовороте, модельная обувь была забыта, и название его новой профессии уместилось в не русском слове «рэкетир». В первый же год после службы он взял бэушную «Восьмёрку», японский телик, обновил гардероб: купил норковую «обманку» и модную тогда кожаную куртку «Танкер». Деньги на это Лысый заработал сам и к детям богатых родителей получавших просто так всё о чём он мог только мечтать, относился с неприязнью потомственного пролетария. И это было ещё мягко сказано.
Он понимал, несмотря на схожесть – два глаза, две руки – люди различны, по сути. Если одного устраивает изба-развалюха да дырявое корыто, то другому нужно значительно больше, нужны безумство духа с полётом фантазии, чтобы жизнь бурлила, а не стояла затхлым болотом, и он готов карабкаться к вершине сдирая в кровь ногти. Смирительная рубаха христианства была разорвана штыками семнадцатого года, но и система социальной уравниловки оказалась мало на что, пригодна. Люди не равны! И воля к жизни, воля к власти толкает человека под пули и танки. Не будучи идиотом, Лысый отдавал себе в этом отчёт, не согласен был лишь с правом наследования. Наследник должен ещё доказать, что достоин, распоряжаться оставленными ему привилегиями.
Однажды, случайно оказавшись на ночном «пати» среди «золотой молодёжи», он спросил у подвыпившего парня: – Слушай, а правда что природа отдыхает на детях известных родителей? – тот на секунду задумался и, сфокусировав на нём взгляд, изрёк, рассмеявшись в лицо беззаботным смехом: – Это не она на нас, это мы на ней отдыхаем!
Возле дома тётки Беспалого Лысый высадил Женю, сказав на прощанье:
– В общем, пупсик, я на тебя рассчитываю. На новый захват едем вместе – будем деньги зарабатывать!
Развернувшись, он уехал, и сизый дым растворялся в летнем зное, извиваясь причудливым восклицательным знаком.
Глава шестая
На следующий день Женя вышел на работу к Беспалому. Время завертелось юлой, день и ночь мелькали перед глазами, унося в небытие прожитые дни, словно немой уборщик в тире, собирая с пола стреляные гильзы, выносил их прочь. Лысый больше не приезжал, Женька иногда звонил ему, не желая надоедать человеку, от расположения которого зависел.
Памятуя слова Игоря, он старался приобрести необходимые навыки. Но единственное что пока получалось, это демонтаж. Монтажник Сергей тоже работал недавно и большим опытом не обладал. Когда что-то не шло, злился, видя Женькину беспомощность. Они приехали с женой с периферии, оставив годовалую дочь на попечение родителей. Супруга торговала на рынке цветами, а он устроился монтажником, возлагая надежды на строительный бум.
– Ну как так можно, тебе тридцать пять лет, а ты шуруп закрутить не можешь! – недоумевал Серёга. Женя молчал. Получалось у него конечно не очень, но Сергей просто срывал на нём раздражение, накопившееся за время скитаний по чужим квартирам, перекладывая на неумеху подсобника вину за собственный непрофессионализм. «Тебе бы нервишки подлечить, для начала», – думал он, роясь в ящике с инструментами.
– Что ты там ищешь?
– «Блошки».
– В мозгах у тебя «блошки»! – разозлился монтажник. – Иди сюда, я давно всё нашёл.
По окончанию работы и расчёта, разменяв деньги в ларьке, Сергей отдал ему зарплату.
– Ты на меня не злись, сам видишь, то-то не идёт, то это, – извинился он и добавил неожиданно: – Хороший ты парень, Жека. Жаль, что монтажник из тебя никогда не получится.
За отработанный день Женя получал пятьдесят гривен, но работа была не постоянно и в выходной, он съездил на квартиру где жил, когда-то, забрав свои вещи. Прошла половина августа. Днём стояла тридцатиградусная жара, а ночью температура опускалась настолько, что Женька мёрз под купленным за бутылку водки покрывалом. Пришла тревожная пора и с вечерней зарёй в душу вкрадывалось холодными лапками щемящее предчувствие грядущей осени. Когда тоска, почему-то не объяснимому, но ощущавшемуся так явно, переполняла его, становясь нестерпимой, он доставал толстую тетрадь и писал неуклюжие стихи. Писал о том, что видел: зимою о зиме, летом о лете. Осенью о том, как капли дождя текут по оконным стеклам, словно слёзы по печальному лицу, а весной воспевал пробуждающуюся природу и саму жизнь. Поэтом он не был и стихов своих стеснялся, пряча на дно привезённой спортивной сумки.
Заработанные деньги исчезали слишком быстро, и отложить хоть что-то, не получалось. Оставалась смутная надежда на следующий сезон, но до него ещё нужно было дожить. Однажды после работы, когда Женька помылся и развешивал стираное бельё во дворе, один из луганчан, Паша, спросил его: – Как жизнь?
Ветер не успел разогнать сладковатый дым марихуаны и, взглянув в расширенные зрачки соседа по «базе», как называли работавшие у Беспалого это жильё, он ответил односложно: – Пойдёт.
– Ты где работаешь? – отвязаться от накуренного Пашки оказалось не просто, и Женя ответил неохотно:
– Подсобником на монтаже.
– Давно?
– Две недели.
– Две недели! – ахнул Паша. – И до сих пор подсобником? Я два дня поработал, на третий сам уже окна ставил, – он не хвалился, просто не мог понять как такое возможно.
– А ты где? – уязвлено, спросил Женя.
– Плитку кладу, монтаж – работа для дебилов. Три самореза вверх, три вниз, запенил и пошёл домой. Никакого творчества. И по деньгам копейки, – добавил он, – больше ста гривен не заработаешь.
Паша закрыл глаза, потеряв интерес к разговору. Ощутив себя лишним, Женька ушёл в комнату, думая, что там, откуда он приехал, сто гривен в день хорошие деньги. Но здесь был Киев и, привыкая к высоким заработкам, люди забывали о том, как жили раньше, как забывали они тревожные сны. Лёжа на диване, Женя глядел в телевизор, но думал о другом. После трёх лет отсидки обращаться к Вадиму не хотелось, ведь подельник бросил его, зная, что пройдёт время, Женя выйдет и обязательно придёт. Идти-то ему всё равно больше некуда. А он ещё подумает, брать его или нет.
***
Вечером следующего дня приехал Лысый.
– Лёд тронулся, Киса, – довольно произнёс он. – Завтра в полпятого утра жду Вас на остановке бульвар Давыдова. Знаешь где это?
– Знаю, но как я туда доберусь. А ты на чём поедешь?
– С товарищем, – Лысый на миг задумался. – Хорошо, в четыре жди меня возле дома, мы тебя заберём. Только возьми с собой паспорт и идентификационный код, придётся временно трудоустроиться. Я твоей фамилии не знаю, поэтому среди «чёрных» рейдеров ты стал известен как Женя Донецкий. И наши скромные инициалы стоят первыми в списке на зарплату. Хотел тебя Михельсоном записать. А что? Звучит.