Гать
Шрифт:
— Не мог я… не получилось вчера прийти, господин хороший, — и отчего-то при этом размашисто перекрестился.
— А вот этого не надо, жалостивить меня потом будете, в совсем другом месте. Так куда же вы это направлялись, скажите на милость?
— Сам не знаю. Сомнения одолели.
— Сомнения — это хорошо, сомнения — это правильно. Вам, Христо, по возрасту положено во всяком сомневаться. Но также вам положено — и тут я особо настаиваю — при всяком возможном сомнении советоваться со своим куратором. Прошу любить и жаловать, — с этими словами мужчина церемонно раскланялся, стараясь при этом по-прежнему
— Я сейчас не о нашем общем деле, господин Иванович, в нем я как раз ничуть не сомневаюсь. Тверд и морально устойчив, как нас учили вожди. Я в себе сомневаюсь. Тот ли я исполнитель и проводник линии Партии. Ведь ежели так посудить, кто я есть? Вчерашний школяр без особых талантов, таких, как я, долго ли сыскать? Да и поглядите на мое бытование, питаюсь нерегулярно, снимаю угол, работы толком нет. Чтение ночами да посещение собраний — пожалуй, единственное полезное, что я ежедневно предпринимаю. И тут появляетесь вы.
— Звучит так, будто вы не слишком крепки не в вере в себя, но в вере в меня. Это что же такое получается, давая вам пятерку аванса, я просчитался? Разбазарил фонды, допустил преступную халатность, не сумел просчитать вашу, товарищ Тютюков, минутную слабость, поставил тем самым под удар успех всей операции?
С этими словами дородный навис над хлипким, даром что роста они были почти одинакового.
— Ни боже мой! — вконец испугался Тютюков. — Даже и в мыслях такого не было!
— Вот и славно, — проявив недюжинную отходчивость, господин куратор тут же сдал назад, тем временем нащупывая у себя за пазухой нечто увесистое, — вот вам, держите.
Юноша с некоторым удивлением глядел на свои сухие ладони, машинально сжавшие крепкое, почти в локоть длиной, топорище. Холодный металл обуха тускло блеснул в отсветах далеких газовых фонарей.
— Но мы же не так договаривались?
— Следовало вчера вам, Христо Тютюков, быть в присутствии. И теперь-то чего. Теперь приходится действовать по обстоятельствам, — делано вздохнул усатый барин, для важности достав из нагрудного кармана жилета часы, прослушав перелив мелодии, и лишь потом вернув брегет на место. — Впрочем, если у вас какие-то другие планы — вы же куда-то шли, когда я вас окликнул — в таком случае я ни в коем случае не настаиваю.
И с такими его словами тяжело уперся взглядом в лоб молодому человеку. Так может смотреть лишь только направленный на тебя ствол заряженного револьвера. Христо, кажется, даже почудился при этом скрежет проворачивающей барабан собачки.
Он тут же бросился отрицать любые по поводу себя подозрения:
— Что вы, господин Иванович, ни в коем разе, я совершенно свободен, я прямо сейчас готов, только скажите, отчего выбран для подобного дела столь грубый, хм, инструмент?
— Свежая оперативная информация, — сухо процедил дородный, сопровождая эти свои слова сложенной вчетверо бумажкой. — Тут все детали, адрес, только я вас очень прошу, не ошибитесь дверью, а то хлопот потом, за вами прибираться, — и при этом неприязненно поморщился.
— А, да, конечно же, не извольте сомневаться, — заторопился юноша, неловко мешая самому себе топором спрятать листок в карман.
— Христо, господи ты ж боже ж мой, — тут же зашипел Иванович, — да спрячьте же инструмент
Тютюков, проделав требуемое, стоял теперь понуро, поминутно шмыгая носом. Его потихоньку начинало колотить в ознобе.
Напоследок оглядев подопечного, дородный вновь смачно харкнул — на этот раз себе под ноги, и на этом с единым дуновением ветра исчез в тумане. Молодой человек вновь остался наедине с собой.
И чего было впадать в расстройство, к чему было сомневаться? Прежняя договоренность вновь стала маячить перед Тютюковым так же прямо и просто, как висят порою иконы в красном углу — висят и смотрят на тебя неизысканным взглядом вечноживущих. Плевать им из-под оклада на то, что ты там сам себе удумал, на планы твои смертные, на испуг твой телесный. Они-то уже бессмертные. Плевать.
И на долг твой перед хозяйкою, и на сомнения тяжкие в собственной способности на верный поступок. Правильно говорит этот самый Иванович — может, и не годишься ты, Христо Тютюков, человек младых лет, на свершение. Будто кто кого спрашивает, выбор дает.
Опасливо добыв из кармана сложенную бумажку, молодой человек, подслеповато щурясь, принялся читать написанное. Он помнил это место — огромный, в пять этажей доходный дом на дальнем конце канала, но по левую руку. Богатое место, аж с двумя дворами и двумя воротами, не для простых постояльцев, тут идти-то ничего совсем, поди меньше тысячи шагов будет. Тем лучше, а то вдруг снова приступ сомнений.
Изрядно сутулясь, Тютюков бросил свою нерешительность и четким гимназическим шагом зашагал в указанном направлении, более даже не оглядываясь по сторонам. Ежели за ним и была какая слежка, то теперь могли быть разве что шпики Ивановича, коли не он сам, а избегнуть уж его-то глаз представлялось теперь молодому человеку возможностью крайне невероятной. Уж пробовали-с, пусть и совсем спонтанно, но видишь же, как впоследствии все вышло.
Искомый дом меж тем уже надвигался из утреннего тумана на Тютюкова гигантским уступчатым кораблем. На таковских, верно, бороздят полярные просторы смелые исследователи белого безмолвия в поисках таинственного северо-западного прохода, а в самом его сердце долженствует биться демоническим котлам паровых машин. Там из чертей, говорят, через добычу неудержимой гневливости потусторонних пленников найден заокеанским капиталом безграничный источник рабочей силы, противоречащий всякой карломарской экономической теории и потому доказанно непостижимый человеческому уму.
Да только нам с того какой прок разбираться, ходят панцерцуги честные вдоль по жеде и ладно, остальное никому и не важно. Впрочем, сам этот образ — непомерного корабля, бороздящего безо всякой привязи далекие ледовитые просторы — показался Тютюкову столь будоражащим его и без того беспокойное воображение, что тотчас его понесло не туда, закружило, завертело в тумане среди прохожих дворов тесных проулков, так что пришлось завернуть большой крюк, чтобы вернуться к тому дому с другой его стороны. Он шел своей дорогой тихо и степенно, не торопясь, дабы не вызвать никаких случайных сомнений, однако же, дойдя до искомого поворота, остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел еще обходом, через две улицы.