Где-то поодаль от мира
Шрифт:
— А что делать? Щас на горшок сводим, и снова вязать придется. Гордая девка, сильная, смелая. Даже жалко немного. Но на самом деле, станок к нее шикарный! — Старший усмехнувшись, качнул головой.
— Это же белая женщина! Как ее можно так, в колодках? — Хик явно нервничал.
— А ты выкупи, как есть, — молодой усмехнулся, пару раз двинул рогулькой, заставив девушку повернуться. — Погляди, какая. Только сам ее объезжать будешь, я тебе ее держать не буду за так. Разве рогульку отдам, в нагрузку. Давай, две тысячи кредов — и бери ее, как есть!
Мужики промолчали.
— Годиться! — я вышел вперед. — Две тысячи, и беру как есть.
Молодой щелкнул от удивления зубами, а девушка было с яростной надеждой взглянула на меня, но тут же разочарованно опустила глаза. Правильно, смотреть особо не на что, страхолюдный громила. Да еще небритый уже вторую неделю, никак не решусь на вторую попытку с опасной бритвой.
Вытащив из трофейного пояса деньги, я отдал их старшему, и повернулся к молодому, который решил было снять девушки рюкзак и ружье в чехле.
— Ты сказал как есть, а потому не тронь! Это все мое! — я итак в бешенстве, ненавижу, когда так с женщинами обращаются. Кроме того, это людоловы, люди, которые охотятся на таких же, как и я новичков. И единственное, почему лесорубы не берут в руки оружие — это русские. А здесь, как мне растолковали, среди своих перестрелки не самое любимое занятие. Бывают, но причина должна быть серьезная, и, что меня поразило, все перестрелки расследуются местными правоохранителями, и обязательно бывает суд. Но именно между русскими и американцами, точнее, людьми, резидентами этих земель. Разумеется, далеко не все столкновения выявляются, но такое прилюдное будет расследоваться обязательно.
А девушка пока еще не резидент, она здесь пока вообще никто. То, что она попалась людоловам, печально только для нее, здесь есть женщины — рабыни. Их покупают ниже по течению, обычно азиаток или мулаток.
— Дурень, кто тебя за язык тянул, — в сердцах сказал старший людолов, пересчитав деньги. Взял у злющего молодого конец рогульки, и протянул его мне. — Владей, слово было сказано.
— Свидетельствую, — отозвался Виктор Сергеевич.
— Свидетельствую, — кивнул Генри.
Все, по здешним законам, я теперь рабовладелец. Всю жизнь мечтал, ешкин кот. Несмотря на всю серьезность ситуации, я усмехнулся, и Герда удивленно гавкнула на меня.
— Ладно, мы пошли. Судя по всему, сейчас ваш новичок развяжет девку, а она нас ночью перестреляет. Не будем у вас ночевать, поспим в лесу, дело привычное. Пошли, парни, — и людоловы повернули вниз по течению, и вскоре исчезли в ближайшем перелеске.
А девушка внезапно, как будто у нее опору из-под ног выдернули, опустилась на землю.
Переглянувшись с Федором, я подошел к девушке, присел на колена, и вместе с товарищем снял с нее ярмо.
— Так, парни, закончите, ведите девчонку в баню, там как раз парок поспел. Но
— Ты как, по-русски разговариваешь? — поглядел я в темные сине-зеленые глаза девушки. Красивые глаза, промежду прочим.
— Да, говорю, — с легким акцентом ответила пленница. Акцент едва заметен, кстати, вполне может быть, что это диалект такой. Ничего, расскажет.
— Сейчас я тебя развяжу, и отведу в баню. Но только, если ты пообещаешь мне не делать глупостей вроде самоубийства или побега, хорошо? — Снимая с нее рюкзак и ружье, спросил я, и с помощью Федора аккуратно поднял ее на ноги. Герда уже давненько возле нее крутится, и чуть ли не зализала уже.
А девушка смотрит на нее огроменными глазами.
— Это что, голован?!!
— Да. А ты откуда знаешь? Менталистка, что ли? — слегка удивился я. Впрочем, ничего удивительного, люди постепенно развиваются.
— Да, но не очень сильная. Хорошо, я обещаю, что буду вести себя хорошо, не закончу жизнь самоубийством, и не буду сбегать. — Девушка кивнула, и выпрямилась. Зайдя ей за спину, я аккуратно перерезал хитрый узел, не особо стягивающий руки, и вместе с тем, не позволяющий развязаться. Мда, этого я не умею, нужно многому учиться.
— У меня есть свежее белье, но оно тебе будет великовато, — заметил я, оглядывая фигуру девушки. — И как тебя зовут? Меня Матвей Игнатьев.
— Мое имя Вера Круз. И у тебя есть белье, которое на меня подойдет. В этом рюкзаке, — разминая пальцы, Вера показала сапожком на свой рюкзак. — Не, если ты, хозяин, фетишист, то конечно, я на него не претендую…
Усмехнувшись на это заявление, я обернулся на сидящего неподалеку и с интересом глядещего на все это Сергеича.
— Сарказм это хорошо, вредность тоже. Виктор Сергеевич, засвидетельствуй, пожалуйста. — Я прошел в барак, положил на свой гамак ружье Веры, от греха подальше, и взял свою планшетку.
Выйдя, уселся за стол, вытащил чистый лист бумаги, и стал писать, диктуя вслух.
— Я, Матвей Игнатьев, заявляю, что дал в долг на выкуп из плена (слово «рабство» я решил не писать. Одно дело пленная, другое — рабыня!) Вере Круз две тысячи, — тут я обернулся к бугру. — Сергееич, а как здешняя валюта называется? Кредиты они везде кредиты, чем они от федеральных отличаются?
— Номиналом, — серьезно ответил бригадир. — Пиши — местные кредиты.
— Ага. Так, две тысячи местных кредитов. Срок долга и время выплаты определяет Вера Круз по мере возможности. Деньги дадены без ростовых обязательств. Так, а число какое? — вот как-то не интересовался я этим ни разу.
— Гринвича хрен его знает. Тут день чуть длиннее. И местный — сегодня двенадцатый день второго месяца. Сорок пятого года от начала ссыльного времени.
— Угу. — Я вписал все это в бумагу. Вообще-то, в жизни всего две бумаги написал от руки. Первое было заявление о приеме на службу, второе — то, что я с материала дела ознакомлен, и с приговором согласен. Еще бы мне не согласиться, пусть ссылка, но не пожизненное в тюрьме из старого рудовоза на задворках Галлактики.