Генерал Деникин
Шрифт:
Он никак не мог подобрать мягкого заменителя для «арестовать». Государыня перебила его:
– Мне все очень хорошо известно. Вы пришли меня арестовать?
Совсем смутился Корнилов.
– Так точно.
Понятно, что для торжества пришел сюда ненавидящий царскую семью Гучков. Но для чего доблестный Корнилов явился так атаковать женщину? С этим охотно справились бы и другие. Издал генерал по содержанию Романовых и инструкцию, где, например, значилось:
«4. Допускать выход отрекшегося императора и бывшей императрицы на большой балкон дворца и в часть парка, непосредственно прилегающую к дворцу, в часы по их желанию, в промежутках между 8 часами утра и 6 часами вечера».
Зачем
Сами же «ревгенералы», очутившись на российском Олимпе, друг друга разлюбили. Алексеев, став Верховным, сразу же убрал с поста главкома Северного фронта своего ближайшего напарника по устранению императора генерала Рузского. Тот будет доживать в Кисловодске, где в 1918 году его зарубят чекисты в числе других заложников. Мешался Алексееву и популярнейший Корнилов. Его в главкомы петроградских войск пришлось поставить без согласия Алексеева.
Деникин же, не особо вникавший в интриги высшего генералитета, любил Корнилова. В отличие от восседавшего в штабах Алексеева Антон Иванович видел этого генерала под пулями, что было для него лучшей проверкой человека. Так сложилось, потому что Деникин и Корнилов по характерам, нравам – как близнецы. Тут сходство вплоть до того, что Деникин командовал Железной дивизией, а Корнилов, словно б копируя, сделал свою дивизию в боях Первой мировой войны Стальной.
Различались эти два полководца лишь внешне, что в нюансах разнило и их внутреннее содержание. Плотный, склонный к полноте белолицый Деникин с благородным рисунком лица, покуривающий отменные сигары, нередко выглядел барином, являлся хорошим оратором. Корнилов был приземист, худ, кривоног, но крепок, как такие жилистые люди. На узкоглазом, калмыцкого кроя, коричневатого оттенка лице жидки бородка и усы, но нервные пальцы маленьких рук аристократично длинны, голос – с резкими, повелительными интонациями, хотя говорил негладко. В его хмурой, подавшейся плечами вперед фигуре была необыкновенная сила. Корниловскую харизму мгновенно чувствовали, перед ним стушевывались и неробкие.
Был Корнилов с Деникиным един, увы, и в большой доверчивости, доходящей до наивности. Оба: прекрасные сердца, глубоко религиозные люди и неискушенные политики – плохо разбирались в людях. И поэтому столь печальна судьба их «музыки военной реакции», первые аккорды которой задал Деникин в «соло» Керенскому, а в концерт попытается превратить вскоре Корнилов своим путчем.
Циничный Брусилов сказал о Корнилове: «Сердце льва, ум барана». Эту оценку подтвердит Брусилов и на себе, в конце концов поверит большевистским комиссарам. В общем же, горе с генералами, берущимися из своих прямолинейных хазарм за политику. Целая генеральская плеяда будет играть на российской арене в такие же игры в конце XX века. Всех их трудно понять, хотя ясно, что генералы по-своему берутся рубить, когда политики запутались.
В роли командира 8-й армии Корнилов уже показал свою точку зрения, создав ударников Неженцева из добровольцев, в какие охотно пошли и юнкера. Эти батальоны должны были бороться с безобразиями на фронте. А став главкомом наступавшего, потом позорно отступавшего Юго-Западного фронта, Корнилов, надавив на струхнувших комиссаров, начал с расстрелов бросающих фронт. 11 июля он потребовал от правительства восстановления смертной казни на фронте, и она была снова введена. По корниловскому
Деникин с большим удовлетворением реагировал:
«Мероприятия, введенные генералом Корниловым самочинно, его мужественное прямое слово, твердый язык, которым он, в нарушение дисциплины, стал говорить с правительством, а больше всего решительные действия – все это чрезвычайно подняло его авторитет в глазах широких кругов либеральной демократии и офицерства. Даже революционная демократия армии, оглушенная и подавленная трагическим оборотом событий, в первое время после разгрома увидела в Корнилове последнее средство, единственный выход из создавшегося отчаянного положения».
Собрат Корнилов своей степной кровью остро чуял в Деникине больше, чем единомышленника. Он горячо радовался их общему бою против керенщины, отмечая атаку, за которую даже осторожный Алексеев назвал Деникина «героем дня», при какой Корнилов не смог быть, но написал Антону Ивановичу:
«С искренним и глубоким удовольствием я прочел Ваш доклад, сделанный на совещании в Ставке 16 июля. Под таким докладом я подписываюсь обеими руками, низко Вам за него кланяюсь и восхищаюсь Вашей твердостью и мужеством. Твердо верю, что с Божьей помощью нам удастся довести дело воссоздания родной армии и восстановить ее боеспособность».
Принимая пост Верховного, Корнилов выставил ультимативные условия:
• Ответственность перед собственной совестью и всем народом.
• Полное невмешательство в мои оперативные распоряжения и поэтому в назначение высшего командного состава.
• Распространение принятых за последнее время мер на фронте и на все местности тыла, где расположены пополнения армии.
• Принятие моих предложений, переданных телеграфно на совещание в Ставку 16 июля.
Керенский вынужден был уступить, хотя формально признал лишь право выбора Верховным высшего комсостава. Он находился под влиянием Б. В. Савинкова, известнейшего боевого авторитета их партии эсеров, который был комиссаром Юго-Западного фронта и рекомендовал в главкомы Корнилова, надеясь, что он, наконец, возродит армейскую боеспособность.
Верховный Корнилов, пользуясь этим, назначил Деникина главкомом на свой бывший Юго-Западный фронт. Он хорошо изучил его и своими резкими мерами как бы подготовил для крутого Деникина. Антон Иванович попросил, чтобы начштабом у него остался генерал Марков. Этот верный его сподвижник, отлично показав себя в «железных», снова встретился с Деникиным в Ставке, где Марков был генерал-квартирмейстером. Деникин взял его себе начальником штаба, на Западный фронт, а теперь поехал Марков с ним на такую же должность в штаб Юго-Западного в уездный город Киевской губернии Бердичев.
По дороге, из Минска Деникин заехал в Ставку к Корнилову. Верховный, оставшись с ним наедине, выразительно посмотрел на Антона Ивановича и произнес очень тихо, чтобы не подслушали:
– Нужно бороться, иначе страна погибнет. Ко мне приезжал тут один. Он все носится со своей идеей переворота и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича, что-то организует и предложил совместную работу. Я ему заявил категорически, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойду. А в правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства… Ну нет! Эти господа слишком связаны с Советом и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там – пусть делают что хотят: я устраняюсь и ничему препятствовать не буду.