Гений

Я проводилъ лто на водахъ въ — ск. Доктора доказывали мн, что на русскія воды хать — безуміе, что кром всякихъ неудобствъ да лихорадокъ и вообще «безобразій» на русскихъ водахъ ничего нтъ и неизвстно будетъ-ли когда-нибудь. По мн пришлось въ жизни слишкомъ много разбросать русскихъ денегъ но разнымъ «бадамъ», и, наконецъ, это ужъ надоло и просто возмущать стало. Ужъ будто на нашихъ водахъ такъ-таки ничего и нтъ кром «безобразій» да лихорадокъ?.. Однимъ словомъ, я ршился и похалъ въ — скъ.

Но мр приближенія къ «водамъ» поздъ наполнялся дущими туда-же, куда и я. За нсколько станцій кругомъ меня только и шли разговоры что о — ск. Вс ршительно,

и мужчины, и женщины, говорили то-жо самое, что и мои доктора, бранили на чемъ свтъ стоитъ наши отечественные курорты и увряли, что такъ какъ въ — ск сезонъ въ разгар, то никто изъ насъ ни за какія деньги не найдетъ тамъ не только свободныхъ часовъ въ ваннахъ, но и помщенія. Вс были уврены, что не найдутъ возможности жить и лчиться, а между тмъ — хали, и даже очень спокойно. Въ виду этого успокоился и я.

Веселый, пестрый — скъ, расположенный среди красивыхъ горъ, пахнулъ на меня южнымъ свтомъ, тепломъ и звуками музыки, несшимися изъ густого парка.

«Чмъ-же это хуже „бадовъ“? — подумалось мн. — Только вотъ насчетъ помщенія»…

Но и помщеніе оказалось. Меня подвезли къ большому, вовсе не безобразному дому. Появилась какая-то подслповатая, съ очень подозрительнымъ и слащавымъ лицомъ женщина неопредленныхъ лтъ, что-то врод экономки, и повела меня по лстниц. Вотъ широкій, не совсмъ опрятный коридоръ; въ него выходятъ около десятка дверей; одна изъ нихъ отпирается — и я въ достаточно просторной и, къ моему удивленію, чистой комнат.

— Цна въ мсяцъ?

— Двсти рублей! — и при этомъ лицо экономки ясно говорятъ:- «А! каково! не ожидали»?

— Я усталъ съ дороги, и не хочется искать, а потому… вотъ мое послднее слово: сто рублей.

Экономка длаетъ презрительную мину. Я ухожу.

— Господинъ, подождите… куда-же вы?.. Угодно за сто-семьдесять-пять… больше уступить, ей Богу, не могу, не имю права… Сами, знаете время какое… іюль начинается скоро, а у насъ іюль… только одинъ мсяцъ и есть… на май, либо въ конц августа можно эту-же комнату не то что за сто, а и того меньше отдать… Сами знаете…

Я ухожу.

— Господинъ… да что-же вы… полтораста…

Я ухожу, уже спускаюсь съ лстницы…

— Сто-двадцать пять!

Я ухожу совсмъ, но и она уходитъ. Усталость и малодушіе одолваютъ меня, я возвращаюсь, беру комнату за сто-двадцать пять, привожу себя въ порядокъ, пью чай и затмъ, какъ-то совсмъ неожиданно для самого себя, засыпаю посл двухъ почти безсонныхъ ночей и утомительной дороги въ душномъ, раскаленномъ вагон.

На слдующее утро отправился я къ доктору. Докторъ любезный, словоохотливый. Выслушалъ меня, постукалъ.

— Напрасно вы, — говоритъ:- за границу нн похали.

— А что?

— Да какое-же у насъ лченье… безобразіе… лихорадки… неустройство…

— Послушайте, докторъ, вдь, однако, если ничего не устраивать, то неудивительно, что въ результат окажется неустройство.

— Тутъ ничего и устроить нельзя. Это за границей можно, а у насъ, нельзя, потому что мы — Азія… Вотъ я вчера въ фонтанъ рыбъ пустить веллъ, а сегодня уже ни одной… Всхъ публика выудила!.. Что-вы посл этого хотите!

— Да воды-то здшнія дйствуютъ.

— Ужъ это я и не знаю что: воды-ли, ванны, воздухъ-ли, воображеніе-ли, а только что-то такое дйствуетъ… иной разъ прізжаютъ больными, и отлично здсь поправляются.

— Спасибо и за это.

Назначилъ онъ мн курсъ лченья. Сталъ я пить воды и брать ванны. День пошелъ за днемъ, одинъ какъ другой, точка въ точку. Въ семъ часовъ стаканъ воды, часовая прогулка, потомъ чай, черезъ часъ ванна. Въ два часа обдъ въ ресторан — и уже заране меню извстно: «супъ или патафью», «барашка», «цыплята» и «жилей». Въ пять часовъ еще стаканъ воды и часовая прогулка вокругъ «музыки». Въ восемь часовъ чай и въ девять спать.

Воды-ли, ванны-ли, однимъ словомъ, то неуловимое «что-то», о которомъ говорилъ докторъ, стало на меня дйствовать разслабляющимъ образомъ. Я вдругъ почувствовалъ себя чрезмрно уставшимъ, до того уставшимъ, что явилась настоятельная потребность забыть все, чмъ я обыкновенно жилъ, уйти отъ всхъ умственныхъ и общественныхъ интересовъ. Я обходилъ «читальню», чтобы только мн не попались на глаза книги или газеты. Я по цлымъ часамъ сидлъ гд-нибудь на скамь, стараясь ни о чемъ не думать, только дышалъ, только глядлъ на синеву неба, на зелень деревьевъ, на силуэты дальнихъ горъ. Если кто-нибудь подсаживался ко мн и заводилъ разговоръ съ очевидной цлью «познакомиться», я отвчалъ до того немногосложно и при этомъ глядлъ такъ «серьезно», что разговоръ обрывался и ни о какомъ знакомств не могло быть рчи.

Однако, недли черезъ дв, я, мало-по-малу, вступилъ въ новый фазисъ. Меня начинали занимать наблюденія надъ больными и здоровыми, надъ пестрымъ прибывающимъ и убывающимъ «водянымъ» обществомъ. И прежде всего меня поразила сравнительная немногочисленность вообще людскихъ типовъ. Я здсь ровно ни съ кмъ не былъ прежде знакомъ, никогда не встрчался, а между тмъ я отлично уже зналъ всхъ этихъ «дамъ» и «кавалеровъ», молодыхъ и старыхъ, даже дтей. Такихъ людей, съ такими-же лицами, походкой, манерами, голосомъ, я уже видалъ, и даже не разъ въ жизни. Полнаго тождества нтъ и быть не можетъ въ матеріальной природ и, конечно, если-бы даже на каждомъ квадратномъ аршин земного шара выросло по человку, все-же никогда не нашлось-бы двухъ людей, вполн тождественныхъ между собою. По число людскихъ типовъ весьма ограничено и типы эти повторяются до безконечности. Только время, народность и общественное положеніе кладутъ на нихъ свою печать, не касаясь, однако, ихъ существенныхъ чертъ. Каждое время и каждая народность вырабатываютъ нсколько типовъ; однако, далеко, далеко не такъ много, какъ это можетъ казаться сразу…

Но къ длу. Итакъ, я наблюдалъ и передо мной ежедневно, подъ звуки музыки весьма сноснаго полкового оркестра, будто разноцвтные треугольники, квадратики и звздочки калейдоскопа, мелькали, складывались и пропадали разныя лица. И я слдилъ за этой игрою жизни и людскихъ интересовъ, не только внимательно, но, минутами, даже почти злорадно — такъ раздражительно начинали дйствовать на меня воды и ванны.

Вотъ мамаша и дв дочки. Он стараются держаться важно и, очевидно, причисляютъ себя къ «обществу». Он изъ столицы. Мамаша еще затягивается, модничаетъ и то и дло подноситъ къ глазамъ лорнетъ на длинной ручк. Вмсто носа у нея — почти ничего, и огромный, выпяченный ротъ съ длинными зубами. Даже страшно — какъ есть «адамова голова». Дочки удивительно похожи другъ-на-друга и на мамашу; но при этомъ довольно недурны: носъ у нихъ немножко побольше, ротъ поменьше, стройная фигура, нжный, малокровный цвтъ лица съ прозрачной близною и синими жилками. Могутъ, пожалуй, и понравиться. А все и дло въ томъ, чтобы найти кого-нибудь, понравиться и выйти замужъ. Затмъ и пріхали на воды, можетъ быть принеся послднія жертвы, чтобы произвести должное впечатлніе и свженькими туалетами и всмъ прочимъ. Когда на виду, съ новыми знакомыми, за обдомъ въ ресторан,- привередничаютъ, самыя дорогія кушанья выбираютъ; ну, а если полагаютъ, что никто не видитъ, въ неурочный часъ, въ дальнемъ уголку, такъ исподтишка совсмъ плохенькій обдъ въ шестьдесятъ копекъ кушаютъ. Между собой на родномъ язык шушукаются, а только кто идетъ мимо — сейчасъ-же непремнно по французски: иначе не могутъ!