Гений
Шрифт:
И я слдилъ, какъ он подбирали себ подходящую «компанію»: для мамаши генераловъ, а для дочекъ — «приличныхъ» офицеровъ и молодыхъ людей въ куцыхъ курткахъ и съ высочайшими, несмотря на жару, воротничками. Попробуютъ день другой — не подошло, и смотришь — ужъ новое знакомство. Всхъ, перебрали.
Сколько разъ мн хотлось крикнуть мамаш: «Матушка, да этакъ ты никогда не выдашь дочекъ! Губишь ты ихъ, совсмъ губишь — помилуй, ни на шагъ отъ себя, вчно рядомъ съ ними, будто нарочно для сравненія. Кто-жъ это ими прольстится, когда, при удивительномъ вашемъ сходств, ясно какъ блый день, что лтъ черезъ пятнадцать он неизбжно превратятся въ такія-же „адамовы головы“! Исчезни, сгинь, пропади — тогда, можетъ быть, что нибудь и выйдетъ»…
Еще мамаша, только ужъ съ одной дочкой. Тоже, тонъ и важность у мамаши такая, что даже голову къ затылку пригибавъ. Какъ
— Здсь жить нельзя… ничего не устроено, никакого комфорта… грязь… гадость… c'est un mis'erable trou — que voulezvous! я за границу хала, въ Виши, и вдругъ, наканун отъзда, такъ случилось, что нельзя… Я здсь въ первый разъ и, ужъ конечно, въ послдній… Я обыкновенно каждое лто за границу зжу!..
Всякій день, а иногда и по два раза въ день ловилъ я эту тираду, слово въ слово, будто урокъ заученный. Она никакъ не могла начать разговора безъ этого вступленія. А дочка была премиленькая, держала себя просто, нравилась многимъ, «приличные» офицеры и молодые люди въ куцыхъ курткахъ стремились къ ней. Познакомилась она какъ-то съ адамовыми головками eu herbe. Но адамова голова-mere быстро и ршительно разстроила это знакомство — хорошенькое личико рядомъ съ дочками вовсе не входило въ ея планы…
Семья: мужъ, жена, дти, гувернантка-француженка, изъ дряблыхъ и набленыхъ. Повидимому, есть средства. Люди еще далеко не старые. Онъ — одтъ какимъ-то шутомъ гороховымъ: съ голой шеей, въ блой фланелевой пар, въ желтыхъ туфелькахъ и — красной фетровой шляп. Она — недурна, блдна, молчалива. Онъ, и въ ресторан, и на музык, и въ парк, ни на кого не обращая вниманія и слушая только себя, кричитъ на отвратительномъ, невозможномъ французскомъ діалект. Дти расфранченныя и совсмъ прозрачныя, такъ что-глядть жалко. Она несчастна, онъ глупъ и самодоволенъ феноменально, дти недолговчны…
IV.
А вотъ вдовецъ среднихъ лтъ съ дочкой — подросткомъ. Человкъ серьезный и крайне скромный, видимо ушедшій всецло въ свою профессію или службу. Провинціалъ; врно живетъ тамъ у себя, въ своемъ город, совсмъ замкнутой жизнью, пол-дня работаетъ, а потомъ — къ дочк — и вс его радости, весь смыслъ его жизни въ этомъ ребенк. Двочка некрасива, и некрасивость ея еще больше бросается въ глаза оттого, что она всегда очень странно одта. Отецъ накупилъ ей много всякихъ нарядовъ, она всегда въ новомъ. Наврно, передъ отъздомъ на воды, приходя въ лавки, онъ спрашивалъ всего самаго лучшаго, красиваго и моднаго. Самъ онъ во всемъ этомъ ничего сообразить не можетъ, не понимаетъ — совсмъ не его это дло; онъ поврилъ на слово прикащикамъ — и они, кажется, спустили ему вс свои негодные товары. Все на бдной двочк безвкусно, аляповато, сидитъ ужасно; ботинки съ какими-то огромными помпонами, на шляпкахъ желтыя птицы и зеленыя ленты, въ рукахъ ярко-голубой зонтикъ — и всегда въ этомъ род. Двочка больна, даже очень серьезно, она, видимо, таетъ, задыхается, мучительно кашляетъ. Только эта нежданная, долго не замчавшаяся болзнь и могла заставить отца бросить все и везти двочку на воды. Онъ, очевидно, понимаетъ ея положеніе, не отходитъ отъ нея ни на шагъ, не спускаетъ съ нея глазъ и все, что онъ думаетъ и чувствуетъ, выражается на грустномъ, измученномъ лиц его. Въ немъ идетъ борьба надежды съ отчаяніемъ. Покажется ему, что у нея видъ лучше, что она, безъ задыханій и кашля, прошла сотню шаговъ — онъ такъ и расцвлъ, глаза блестятъ, на губахъ блаженная улыбка, голосъ его дрожитъ отъ восторга — онъ вритъ въ ея выздоровленіе. Но вотъ припадокъ удушья, кашель такъ и колотитъ, такъ и разрываетъ эту бдную грудь — и несчастный отецъ безнадежно, растерянно озирается по сторонамъ, будто ищетъ защиты, спасенія, хоть и знаетъ, что нтъ нигд защиты и спасенія. Она не доживетъ до осени… что съ нимъ тогда будетъ?!. На нихъ смотрть невыносимо…
Еще совсмъ молодой, лтъ тридцати, офицеръ. Богатырская фигура, красивое, пріятное лицо съ выразительными черными глазами. Его можно встртить везд — онъ пьетъ воды, гуляетъ по парку, появляется на музык. Онъ разговариваетъ съ знакомыми, подходитъ къ нимъ, улыбается, иногда даже смется. Но вдругъ глаза его меркнутъ, онъ весь какъ-то сгорбивается и быстро идетъ, очевидно самъ не зная куда, никого не видя и не слыша. Онъ, сначала шопотомъ, а потомъ все все громче и громче разговариваетъ самъ съ собою, снимаетъ съ руки своей обручальное кольцо, цлуетъ его, потомъ говоритъ, говоритъ, глядя на это кольцо, обращаясь къ нему. За дв недли, на моихъ глазахъ, онъ постарлъ ужасно, его густые темные волосы почти вс посдли. Я встртилъ его какъ-то въ парк. Онъ шелъ прямо на меня и разговаривалъ со своимъ обручальнымъ кольцомъ, которое держалъ у самыхъ глазъ. Невыносимая мука слышалась въ его голос. Онъ поровнялся со мною и меня не видлъ.
— Господи! — стоналъ онъ:- зачмъ-же такъ жестоко?.. разв я когда-нибудь стснялъ тебя, запрещалъ теб что-нибудь?.. Какъ-же ты могла уйти такъ… тихонько, предательски?.. Маша, да, вдь, это невозможно!.. Ты не можешь быть такой женщиной!..
Вдругъ онъ бшенымъ движеніемъ надлъ себ кольцо на палецъ, ударилъ изо всхъ силъ себя кулакомъ въ грудь, потомъ подбжалъ къ молодому деревцу и съ дикимъ, почти звринымъ рычаніемъ, сталъ его раскачивать, силясь сломать, вырвать…
Молодая дама съ ребенкомъ и нянюшкой. Глаза у дамы темные, пунцовый ротъ сердечкомъ, зубы такъ и сверкаютъ. Очевидно, обдумываетъ и свой скромный, не безъ поползновеній на изящество нарядъ, и каждое свое слово, и каждое движеніе. Говоритъ нараспвъ, вставляетъ французскія фразы. Такъ и льнетъ ко всмъ, кто кажется ей «plus comme il faul», но длаетъ это очень ловко, осмотрительно, осторожно. Она такъ любезна, такъ умильно улыбается, разговорится и сейчасъ-же скажетъ о своемъ муж, который занятъ, бдный, и лтомъ служебными длами, назоветъ свое имя, свою фамилію, самую настоящую русскую, довольно распространенную фамилію. Она обо всхъ и все знаетъ, даже и то, чего нтъ въ дйствительности, очень мило сплетничаетъ. Она достигла своего, со всми почти знакома, даже «адамова голова» ей любезно киваетъ и пожимаетъ руку; дни ея проходятъ весело и разнообразно.
Но я случайно зналъ ея тайну; ея мужъ и она, несмотря на свою совсмъ русскую фамилію, — некрещеные евреи. Наконецъ, нянюшка на что-то разссердясь на хозяйку, обнародовала это, и черезъ день весь — скъ оказался посвященнымъ. Эффектъ былъ полный. Черезъ два дня интересная дама скрылась.
Всхъ не переборешь. Двицы, недурненькія, бойкія и скромныя, уродливыя, «станціонныя двицы» въ такъ называемыхъ «русскихъ», «мордовскихъ» и «малороссійскихъ» «костюмахъ», — «станціонныя», ибо такихъ двицъ непремнно увидишь на каждой дачной станціи. Он собираются ко всякому приходу поздовъ и гуляютъ по платформамъ парочками, подъ ручку другъ съ другомъ, въ своихъ расшитыхъ, до непристойности опошлившихся костюмахъ. Господа офицеры разнаго рода оружія, отъ глубокой арміи до ловкихъ гвардейскихъ адъютантовъ. Находящіеся на дйствительной служб, въ запас и въ отставк полковники и генералы, съ утра и до ночи непробудно сидящіе за карточными столами и ничего и никого не видящіе и не слышащіе, кром своихъ картъ и партнеровъ… Однако, все это начинало надодать изрядно, и чувствовалось, что если не явится чего-нибудь боле интереснаго, то хоть бги вонъ, неокончивъ курса лченья.
V.
Рано утромъ, выпивъ стаканъ «воды» и отправляясь на обычную прогулку, я проходилъ мимо курзала. Вижу — на одной изъ деревянныхъ колоннокъ, поддерживающихъ длинный балконъ, вывшено писанное объявленіе. Подошелъ; читаю:
Севодня назначаетца въ большой зала балъ. Начало съ 9 чи. Кавалеры плотютъ 1 ру. Дамы безплотны.
Ршилъ посмотрть, какъ это N-скія дамы сдлаются безплотными, и вечеромъ, заплативъ «1 ру.», оказался на бал. Довольно обширная, но унылая зала производила нельзя сказать чтобы очень изящное и поэтически настраивающее впечатлніе. Обденные столы, обыкновенно ее наполнявшіе, были вынесены. По стнамъ стояли желтые внскіе стулья; толстыя неуклюжія гирлянды зелени висли отъ одной колонны къ другой; освщеніе, состоящее изъ плохенькихъ, большею частію коптившихъ лампъ, укрпленныхъ на колоннахъ, было не блестяще. Народу, однако, начинало собираться достаточно.
Музыканты, полуспрятанные на декорированной зеленью эстрад, настраивали свои инструменты. Тамъ и сямъ, на внскихъ стульяхъ, уже размстились мамаши, тетеньки и прочія почтенныя особы. Нсколько полковниковъ и генераловъ, очевидно, глубокомысленно ршали, остаться ли еще «посмотрть», или, не теряя дорогого времени, зассть за карты. Господа офицеры и штатскіе молодые люди, въ своихъ высочайшихъ воротничкахъ и темненькихъ визиткахъ, замнившихъ куцыя куртки, мелькали то тамъ, то здсь, исчезали и снова появлялись, отыскивая знакомыхъ дамъ. Какія-то шустрыя двочки, очевидно еще недавно надвшія длинныя платья, взявшись подъ ручки, носились взадъ и впередъ по зал, отчаянно стрляя во вс стороны глазами.