Гений

Соловьев Всеволод Сергеевич

Онъ вдругъ поднялъ голову, провелъ по своему напудренному лбу рукою, поднялся со стула, наклонился впередъ всмъ длиннымъ корпусомъ — и сталъ какъ бы вглядываться.

Но вся его поза, выраженіе лица были таковы, что мн, да я думаю и всей зал, показалось будто онъ нюхаетъ…

Гд былъ я? Бодрствуетъ ли кто-нибудь теперь. Кром монарха? Что такое? Свчи Ужъ догорли… Какъ? Да разв уже день…

Онъ стремительно подошелъ къ одному изъ оконъ, ударилъ въ него рукою, половинка окна отворилась и передъ изумленными зрителями оказалось нсколько любопытныхъ физіономій лакеевъ и

горничныхъ, размстившихся на балкон, у оконъ. Половина залы огласилась невольнымъ, неудержимымъ смхомъ. Мой взглядъ самъ собою остановился на Софи. Она сидла, блдная какъ полотно, совсмъ опустивъ голову, съ безсильно опушенными руками. Вдругъ она содрогнулась, выпрямилась, краска залила ея щеки. Она обернулась на своемъ кресл и окинула всю залу взглядомъ, полнымъ злобы и ненависти. Но это было мгновеніе. Вотъ краска снова сбжала съ ея щекъ, снова голова ея опустилась на грудь…

Между тмъ Лидинъ-Славскій, ничуть не смущаясь, продолжалъ свой «сценическій конферансъ».

Передъ королемъ появился Лерма, Лидинъ-Славскій весь съежился, состроилъ невозможно глупое лицо — и, заискивающимъ тономъ, съ дрожью въ голос почти какъ-то просвистлъ:

Ваше величество! Вы нездоровы?

Затмъ онъ, будто его дернули за веревочку, вдругъ выпрямился, принялъ горделивый видъ и прежнимъ голосомъ короля отвчалъ:

Графъ, въ лвомъ павильон былъ огонь… Вы не слыхали шума тамъ?..

Веревочка дергалась, знаменитый артистъ превращался ежесекундно то въ Лерму, то въ короля. Затмъ онъ «создалъ» типъ герцога Альбы, причемъ такъ поводилъ оловянными глазами, раздувалъ ноздри и гримасничалъ, что становилось за него страшно — вотъ, вотъ, того и гляди, повредитъ себ какой-нибудь личной нервъ или мускулъ. Монахъ Доминго потребовалъ отъ него тоже большихъ усилій — онъ какъ-то крался, почти стлался по старому персидскому ковру, весь извивался, опять закатывалъ глаза и растягивалъ ротъ въ ядовитую усмшку. Но когда появился маркизъ Поза, — артистъ превзошелъ самъ себя. Онъ, очевидно, особенно подготовлялся къ этой роли, ухищряясь изобразить воплощеніе духовной красоты и благородства.

Боже, во что превратилась прекрасная, сильная сцена, созданная Шиллеромъ! Какими непонятными, расплывающимися въ громкихъ фразахъ вышли страдающій, борящійся самъ съ собою, суровый король, и спокойно-безстрашный, влюбленный въ недостижимый идеалъ свободы, маркизъ Поза!.. Бдный Лидинъ-Славскій положительно вылзалъ изъ кожи и былъ смшонъ до послдней степени. Окончивъ дйствіе «Донъ-Карлоса», онъ бросился на стулъ, причемъ чуть не упалъ, и перевелъ духъ. Лицо его стало красно, глаза налились кровью, толстый слой пудры, покрывавшей его, уничтожился и только почему-то осталось блое пятно на лвой щек, которая поэтому имла видъ отмороженной. Мало-по-малу онъ пришелъ въ себя, отдышался. Онъ обвелъ залу изумленнымъ, недоумвающимъ взглядомъ. Ни одна душа не наградила его, за трудную работу, аплодисментомъ. Изъ заднихъ рядовъ кое-кто уже уходилъ.

— Нтъ, подождемъ! — услышалъ я вблизи отъ себя:- можетъ быть, онъ покажетъ что-нибудь еще боле дикое… Это такъ, глупо, что даже интересно!..

Я хотлъ взглянуть на Софи — и не ршился, силъ не хватило. Однако, «знаменитый артистъ» еще и не думалъ смиряться передъ равнодушіемъ толпы.

— Почтеннйшая публика, — крикнулъ онъ во весь голосъ: — теперь я перейду къ другого рода произведенію, къ комедіи Шекспира — «Укрощеніе строптивой»…

Онъ скрылся въ боковой двери, и черезъ нсколько секундъ вышелъ оттуда, закутавшись длиннымъ плащемъ, въ шляп съ перомъ на голов. Онъ былъ — Петруччіо. Какъ онъ кричалъ, рычалъ и грохоталъ! Но нчто совсмъ ужъ невроятное оказалось, когда появилась

Катарина. Онъ… онъ заговорилъ женскимъ голосомъ! Это былъ такой голосъ, что вся зала, какъ одинъ человкъ, разразилась громкимъ хохотомъ, и взрывы этого хохота то и дло повторялись во все время его декламаціи.

Наконецъ, онъ не выдержалъ и, не докончивъ послдней сцены, остановился. Лицо его совсмъ исказилось.

— При такихъ условіяхъ играть невозможно! — прохриплъ онъ. — Такъ вотъ оцнка, вотъ пониманіе!.. — Онъ, очевидно, ужъ не владлъ собою. Если-бы не эта его остановка, ему все же дали-бы докончить. Но теперь слова его, злобный его видъ вызвали въ заднихъ рядахъ громкія шиканья, прерываемыя смхомъ. Ему кричали:

— Довольно, довольно! Хорошенькаго понемножку!..

И опять смхъ, опять шиканія.

Онъ хотлъ крикнутъ что-то, но круто повернулся, и скрылся въ боковой двери. Мимо меня, по направленію къ той-же двери, мелькнула Софи. Я не могъ разглядть лица ея, я только видлъ, какъ, уже отворивъ дверь, она пошатнулась…

Вся зала поднялась. Вокругъ меня шутили, издвались надъ бездарнымъ, нелпымъ актеромъ. Въ сущности вс была довольны — вечеръ оказался неожиданно веселымъ.

X.

Съ тяжелымъ чувствомъ я пошелъ домой. Что-то тамъ теперь, что будетъ? Чмъ кончится этотъ день для несчастной женщины?.. Подходя къ дому, я увидлъ, что въ окнахъ Лидиныхъ-Славскихъ темно. Они, врно, еще не возвращались… А между тмъ, вдь, я замшкался въ курзал. Гд же они?

Войдя къ себ, я подумалъ, не лучше ли раздться и постараться заснуть. Вдь, уже поздно… да и, наконецъ, причемъ же тутъ я? Но эта мысль исчезла сама собою. Я сидлъ не раздваясь, и ждалъ. Все тихо. Такъ прошло, я думаю, полчаса, если не больше. Но вотъ въ корридор шумъ… ближе… у моей двери тяжелые шаги. Слышу хриплый голосъ актера:

— Ну чего ты… да отворяй же скорй!..

Но ключъ, очевидно, долго не попадалъ въ замочную скважину. Наконецъ, я услышалъ, какъ отперлась дверь и снова захлопнулась. Нсколько минутъ все было тихо. Они, должно быть, ушли въ спальню. Нтъ, опять слышенъ въ сосдней комнат, сквозь тонкую деревянную стну, его раздраженный голосъ. Я невольнымъ движеніемъ подошелъ къ стн, и слушалъ.

Брань… да, онъ бранится!.. И вдругъ такія отчаянныя истерическія женскія рыданія, какихъ нельзя равнодушно вынести даже человку здоровому, съ крпкими нервами, а не то что больному. У меня сжалось сердце, и я продолжалъ слушать. Рыданія оборвутся, притихнуть, и снова вырываются еще ужасне. А онъ кричитъ, бранится…

Я не выдержалъ. Вдь можетъ быть, онъ бьетъ ее. вдь, можетъ быть, тамъ происходитъ Богъ знаетъ что! Будь что будетъ, — если дверь не на запор, я войду!

Но разсуждая больше, я кинулся въ коррйдоръ и схватился за ручку ихъ двери. Она подалась. Я у нихъ. Комната освщается всего одной свчкой. Софи передъ диваномъ, на полу, вся растерзанная, судорожно бьется. А онъ стоитъ у окна въ угрожающей поз. Достаточно было взглянуть на нее, на ея растрепанные, распустившіеся волосы, на безпорядокъ ея одежды, чтобы понять, что если онъ и по прямо билъ ее, то по крайней мр толкалъ… я не знаю что!.. Достаточно было взглянуть на него, чтобы увидть, что онъ совсмъ пьянъ. Конечно, онъ не вынесъ своего фіаско и тамъ же, въ курзал, напился.

Въ то время какъ я входилъ, онъ отвернулся и сразу меня не замтилъ. Но она меня увидла. Ея рыданія оборвались, стихли. Она поднялась. Мое появленіе, очевидно, сразу поразило ее и въ то-же время остановило ея истерическій припадокъ. Она быстро подошла ко мн; ужасъ, отчаяніе были на ея облитомъ слезами лиц. Зубы ея стучали, она едва могла выговорить:

— Это вы… ради Бога, какъ-нибудь… помогите мн, я не знаю что длать!.. Онъ вн себя… онъ хотлъ зарзаться… схватилъ бритвы, я вырвала, за окно бросила… Онъ, Богъ знаетъ что, можетъ сдлать… помогите…