Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Дикинсон Эмили

Как штурман

Перевод К. Чуковского.

Как штурман, что дал себе слово ввести свой корабль в гавань, хотя бы его гнало назад и часто сбивало с пути, Как следопыт, что пробирается вглубь, изнуренный бездорожною далью, Опаленный пустынями, обмороженный снегами, промоченный реками, идущий вперед напролом, пока не доберется до цели, — Так даю себе слово и я сложить для моей страны — услышит ли она или нет — боевую походную песню, Что будет призывом к оружью на многие года и века.

Врачеватель ран

Перевод М. Зенкевича.

1

Согбенный старик, я иду среди новых лиц, Вспоминая задумчиво прошлое, отвечаю ребятам На их: «Расскажи нам, дед», и внемлющей мне молодежи (Взволнован,

ожесточен, я думал забить боевую тревогу, Но пальцы мои разжались, голова поникла, — я снова Стал раненым боль облегчать, над мертвыми молча скорбеть); Скажи о военных годах, об их неистовом гневе, Об их беспримерных героях (иль только одной стороны? Ведь был так же храбр и противник), Так будь же свидетелем вновь — расскажи о двух армиях мощных, О войске стремительном, славном, — поведай о том, что видел, Что врезалось в память тебе. Какие битвы, Победы и пораженья, осады навек ты запомнил?

2

О девушки, юноши, любимые и дорогие. От ваших вопросов опять в памяти прошлое встало; Вновь я, солдат, покрытый пылью и потом, прямо с похода Кидаюсь в сраженье и с криком после удачной атаки Врываюсь во взятый окоп.» Но вдруг словно быстрый поток все уносит, И все исчезает, — не вспомню о жизни солдатской (Помню, что было много лишений, мало утех, но я был доволен). В молчанье, в глубоком раздумье, В то время как мир житейских забот и утех дальше несется, Забытое прочь унося, — так волны следы на песке смывают, — Я снова вхожу осторожно в двери (и вы все вокруг, Кто б ни были, тихо идите за мной и мужества не теряйте). Неся бинты, воду и губку, К раненым я направляюсь поспешно, Они лежат на земле, принесенные с поля боя, Их драгоценная кровь орошает траву и землю; Иль под брезентом палаток, иль в лазарете под крышей Длинный ряд коек я обхожу, с двух сторон, поочередно, К каждому я подойду, ни одного не миную. Помощник мой сзади идет, несет поднос и ведерко, Скоро наполнит его кровавым тряпьем, опорожнит и снова наполнит. Осторожно я подхожу, наклоняюсь, Руки мои не дрожат при перевязке ран, С каждым я тверд — ведь острая боль неизбежна, Смотрит один с мольбой (бедный мальчик, ты мне незнаком, Но я бы пожертвовал жизнью для твоего спасенья).

3

Так я иду! (Открыты двери времени! Двери лазарета открыты!) Разбитую голову бинтую (не срывай, обезумев, повязки!), Осматриваю шею кавалериста, пробитую пулей навылет; Вместо дыханья — хрип, глаза уже остеклели, но борется жизнь упорно. (Явись, желанная смерть! Внемли, о прекрасная смерть! Сжалься, приди скорей.) С обрубка ампутированной руки Я снимаю корпию, счищаю сгустки, смываю гной и кровь; Солдат откинул в сторону голову на подушке, Лицо его бледно, глаза закрыты (он боится взглянуть на кровавый обрубок, Он еще не видел его). Перевязываю глубокую рану в боку, Еще день, другой — и конец, видите, как тело обмякло, ослабло, А лицо стало иссиня-желтым. Бинтую пробитое плечо, простреленную ногу, Очищаю гнилую, ползучую, гангренозную рану, Помощник мой рядом стоит, держа поднос и ведерко. Но я не теряюсь, не отступаю, Бедро и колено раздроблены, раненье в брюшину. Все раны я перевязываю спокойно (а в груди моей полыхает пожар).

4

Так в молчанье, в глубоком раздумье Я снова по лазарету свой обход совершаю; Раненых я успокоить стараюсь ласковым прикосновеньем, Над беспокойными ночи сижу, есть совсем молодые, Многие тяжко страдают, — грустно и нежно о них вспоминаю. (Много солдат обнимало вот эту шею любовно, Много их поцелуев на этих заросших губах сохранилось.)

Долго, слишком долго, Америка

Перевод А. Сергеева.

Долго, слишком долго, Америка, Путешествуя по дорогам гладким и мирным, ты училась только у радости и процветания, Но теперь, но теперь настала пора учиться у горестей, бороться со страшными бедами и не отступать, И теперь только можно понять и показать миру, каковы твои дети в массе своей (Ибо кто, кроме меня, до сих пор понимал, что являют собой твои дети в массе своей?).

Дай мне великолепное безмолвное солнце

Перевод Н. Банникова.

1

Дай мне великолепное безмолвное солнце со снопами лучей раскаленных, Дай мне налитых соком красных плодов, созревших в осеннем саду, Дай мне поле, где травы, не зная косы, растут на приволье, Дай мне зелень деревьев, виноград на шпалерах, Дай маис молодой, молодую пшеницу, дай медлительность мирных животных — они учат довольству, Дай мне тихую, тихую ночь, как бывает на взгорьях к западу от Миссисипи, где глядел я вверх на звезды, Дай мне запах прекрасных цветов в саду на рассвете, — где я мог бы бродить в одиночестве. Дай мне женщину в жены — у нее сладкое дыханье, от нее никогда не устанешь, Дай мне чудо-ребенка — дай спокойную жизнь, вдали от городской суеты и шума, в деревне, Дай мне спеть мои песни, как птице, когда захочется спеть их — свободно, для своего только слуха, Дай мне чувство уединения — дай мне Природу, ее первозданность, здоровье! Так взывал и молил я (бесконечно измучась, устав от войны); Так взывал день за днем, просил, открывая все сердце. Я и ныне взываю, но все же я верен тебе, о мой город; Я хожу, о мой город, по твоим мостовым много лет, Я давно пленен тобой, город, отпустить меня ты не хочешь, Ты с избытком питаешь мой дух — ты даешь мне видеть лица (Я мечтал убежать, уйти от тебя, но ты меня покоряешь, И уже развеяно то, к чему взывала моя душа!).

2

Пусть у тебя будет великолепное безмолвное солнце, Пусть у тебя будут леса, о Природа, и тихие опушки, Пусть у тебя будут поля клеверов и тимофеевки, фруктовые сады и посевы маиса, Пусть у тебя цветет гречиха и в ней гудят сентябрьские пчелы — Дай мне улицы, лица людские — дай эти толпы, нескончаемо движущиеся по тротуарам! Дай миллионы глаз, дай женщин, дай тысячи товарищей и влюбленных! Новых встречать хочу каждый день — новые руки в своих руках держать каждый день! Дай мне ярчайших зрелищ! Улицы дай Манхаттена! Дай мне Бродвей, где маршируют солдаты, — дай дробь барабанов и звуки труб! (Солдаты построены в роты или полки — часть их, отправляясь в далекую даль, горит отвагой, Другие — время их истекло — возвращаются в поредевших рядах — молодые и все же очень старые, устало идут, не замечая ничего вокруг.) Дай мне берега и пристани с тесно обступившими их черными кораблями! Это по мне! Жизнь, полная напряжения! Многоликая, насыщенная до краев! Жизнь театров, баров, больших гостиниц — она по мне! Салон парохода! Палуба с толпами людей, движение — это по мне! И факельное шествие! Плотно сбитый отряд, отправляющийся на войну, с нагруженными повозками позади, Бесконечный поток людей, охваченных страстью, с сильными голосами, людей, всегда в действии, Улицы Манхаттена — их могучий пульс, звучащие, как ныне, барабаны, Не знающий покоя, шумный хор, звяканье и лязг мушкетов (и даже вид раненых), Толпы Манхаттена — их музыкальный хор — разноголосый и буйный, и свет сверкающих взоров — Лица, глаза Манхаттена навеки во мне.

Не молодость подобает мне

Перевод А. Сергеева.

Не молодость подобает мне, Не изысканность, я не умею тратить время на разговоры, Неуклюжий в салоне, без манер, не танцор, В ученом кругу безмолвен и скован, ибо я не привык к наукам, К красоте и учености я не привык — но что-то мне все же привычно, — Я ходил за ранеными солдатами и утешал умирающих, А в минуты досуга и посреди бивуака Складывал эти песни.

Ты, загорелый мальчишка из прерий

Перевод К. Чуковского.

Ты, загорелый мальчишка из прерий, И до тебя приходило в наш лагерь много желанных даров, Приходили и хвалы, и подарки, и хорошая пища, пока наконец с новобранцами Не прибыл и ты, молчаливый, без всяких подарков, — но мы глянули один на другого, И больше, чем всеми дарами вселенной, ты одарил меня.