Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Дикинсон Эмили

ИЗ ЦИКЛА «БАРАБАННЫЙ БОЙ» [162]

О песни, сперва, для начала

Перевод Б. Слуцкого.

О песни, сперва, для начала Легонько ударьте в тугой бубен, расскажите о том, как я рад и горд за свой город, Как он призвал всех к оружию, как подал пример, как мгновенно поднялся на ноги (О великолепный! О Манхаттен мой несравненный! О самый стойкий в час беды и опасности! О надежный, как сталь!), Как ты воспрял — с каким хладнокровием сбросил мирные одеяния, Как заменили барабан и рожок твою сладкую оперную музыку, Как ты повел всех на войну (вот эти солдатские песни и пойдут у нас для начала), Как впереди всех гремела барабанная дробь Манхаттена. Сорок лет в моем городе солдат видели только на парадах, Сорок лет пышных смотров, покуда внезапно владычица этого переполненного и буйного города, Бодрствующая среди кораблей, домов, неисчислимых сокровищ, Окруженная миллионами своих детей, Внезапно, глубокой ночью, Получив известие с юга, Не ударила яростно кулаком по панели. Электрический ток бил по ночи, покуда На рассвете наш улей не выплеснул с грозным жужжаньем свои мириады. Из

домов и фабрик, из каждой двери Вышли они, взволнованные, и вот — Манхаттен вооружается! Под барабанную дробь Юноши строятся и вооружаются, Вооружаются мастеровые (прочь рубанок, мастерок, кувалду), Адвокат покидает свою контору и вооружается, судья покидает суд, Возчик бросает свой фургон посреди улицы, спрыгивает и швыряет поводья на лошадиные крупы, Приказчик покидает лавку, хозяин, счетовод, привратник также ее покидают; Повсюду дружно формируются и вооружаются отряды, Новобранцы — почти дети, старики показывают им, как носить снаряжение, и они тщательно затягивают ремни, Вооружаются на улицах, вооружаются в домах, блестят стволы мушкетов, Белые палатки скапливаются в лагеря, окружаются караулом, пушки гремят и на восходе и на закате, Ежедневно прибывают вооруженные полки, проходят по городу и грузятся на причалах (Как они прекрасны, как шагают к реке, потные, с ружьями на плечах! Как я люблю их, как сжал бы в объятьях их, загорелых, в запыленных мундирах!), Город взбудоражен. «К оружию! К оружию!» — слышится везде и всюду, Флаги свисают с колоколен, со всех общественных зданий и магазинов, Плач разлуки, мать целует сына, сын целует мать (Разлука для матери — нож в сердце, но она не скажет ни слова, чтобы удержать сына), Шум, эскорт, впереди шеренги полицейских, расчищающих дорогу, Безудержный энтузиазм, дикие вопли толпы в честь ее любимцев, Артиллерия, молчаливые, сверкающие, как золото, пушки тащатся, погромыхивая, по булыжнику (Молчаливые пушки, скоро нарушится ваше молчанье, Скоро вас снимут с передков, чтобы начать кровавую работу), Вся шумиха мобилизации, вся решительность вооружения, Лазаретная служба, корпия, бинты и лекарства, Женщины, записавшиеся в сестры милосердия, дело, начатое всерьез, безо всякого парада; Война! Выступает вооруженный народ! Он готов к бою, отступление невозможно; Война! На недели, на месяцы или на годы — вооруженный народ выступает ей навстречу. Маннахатта в походе — воспоем же ее по достоинству! Слава мужественному бивуачному житью И стойкой артиллерии — Пушки блистают, как золото, одним великанам под силу справиться с пушками, Снимем их с передков! (Отнюдь не для приветственных салютов, как в минувшее сорокалетие, Заложим в них не только пыжи и порох.) А ты, владычица кораблей, ты, Маннахатта, Древняя покровительница этого гордого, доброго, буйного города, В эпохи мира и довольства окруженная своими детьми, ты нередко печалишься или хмуришься, Но сейчас ты радостно улыбаешься, старая Маннахатта.

162

Цикл «Барабанный бой» объединяет стихотворения, посвященные событиям Гражданской войны в США 1861–1865 гг.

1861 [163]

Перевод М. Зенкевича.

Военный город! Год борьбы! Сладкие рифмы и чувствительные любовные романсы не для тебя, суровый год! Ты не сидишь у стола, как бледный поэтик, сюсюкая тихо стишки, Но, как сильный мужчина, выпрямясь, в синей одежде, [164] шагаешь с ружьем на плече, Мускулистый, загорелый, с тесаком за поясом сбоку. Я слышу, как зычный твой голос гремит по всему континенту; Мужественный твой голос, о год, раздается в больших городах, Я видел тебя в Манхаттене, как рабочего среди рабочих, Видел, как ты широко шагал по прериям от Иллинойса, от Индианы, Как быстро упругим шагом ты устремился на Запад, сойдя с Аллеганских гор, Видел тебя у Великих озер, в Пенсильвании, на судах реки Огайо, И к югу вдоль рек Теннесси и Кумберленда и у Чаттануга на горной вершине, Я видел тебя, мускулистого, в синей одежде, с оружьем, могучий год, Я слышал твой решительный голос, гремевший снова и снова, Твой голос, внезапно запевший из уст кругложерлых пушек, И я вторю тебе, стремительный, гулкий, неистовый год!

163

1861 год — год начала Гражданской войны в США.

164

…в синей одежде… — Войска Союза (северян) носили форму синего цвета.

Бей! Бей! Барабан — Труби! Труба! Труби!

Перевод К. Чуковского.

Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби! В двери, в окна ворвитесь, как лихая ватага бойцов. В церковь — гоните молящихся! В школу — долой школяров, нечего им корпеть над учебниками, Прочь от жены, новобрачный, не время тебе тешиться с женой, И пусть пахарь забудет о мирном труде, не время пахать и собирать урожай, Так бешено бьет барабан, так громко кричит труба! Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби! Над грохотом, над громыханьем колес. Кто там готовит постели для идущих ко сну? Не спать никому в тех постелях, Не торговать, торгаши, долой маклеров и барышников, не пора ли им наконец перестать? Как? болтуны продолжают свою болтовню и певец собирается петь? И встает адвокат на суде, чтобы изложить свое дело? Греми же, барабанная дробь, кричи, надрывайся, труба! Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби! Не вступать в переговоры, не слушать увещаний, Пронеситесь мимо трусов, пусть молятся и хнычут, Пронеситесь мимо старца, что умоляет молодого, Заглушите крик младенца и заклинанья матерей, И встряхните даже мертвых, что лежат сейчас на койках, ожидая похорон! Так гремишь ты, беспощадный грозный барабан! так трубишь ты, громогласная труба!

Песня знамени на утренней заре [165]

Перевод К. Чуковского.

Поэт

О новая песня, свободная песня, Ты плещешь, и плещешь, и плещешь, в тебе голоса, в тебе чистые звуки, Голос ветра, голос барабана. Голос знамени, и голос ребенка, и голос моря, и голос отца, Внизу на земле и вверху над землею, На земле, где отец и ребенок, Вверху над землею, куда глядят

их глаза, Где плещется знамя в сиянье зари. Слова, книжные слова! Что такое слова? Больше не нужно слов, потому что, смотрите и слушайте, Песня моя здесь, в вольном воздухе, и я не могу не петь, Когда плещется знамя и флаг. Я скручу струну и вплету в нее Все, чего хочет мужчина, все, чего хочет младенец, я вдохну в нее жизнь, Я вложу в мою песню острый, сверкающий штык, свист пуль и свист картечи (Подобно тому, кто, неся символ и угрозы далекому будущему, Кричит трубным голосом: «Пробудись и восстань! Эй, пробудись и восстань!»), Я залью мою песню потоками крови, крови текучей и радостной, Я пущу мою песню на волю, пусть летит, куда хочет, Пусть состязается с плещущим знаменем, с длинным остроконечным флажком.

165

Песня знамени на утренней заре. — Флаг — в оригинале вымпел (Pennant).

Флаг

Сюда, певец, певец, Сюда, душа, душа, Сюда, мой милый мальчик, — Носиться со мною меж ветрами и тучами, играть с безграничным сиянием дня!

Ребенок

Отец, что это там в небе зовет меня длинным пальцем? И о чем оно говорит, говорит?

Отец

В небе нет ничего, мой малютка, И никто никуда не зовет тебя — но посмотри-ка сюда, В эти дома загляни, сколько там чудесных вещей, Видишь, открываются меняльные лавки, Сейчас по улицам поползут колесницы, доверху наполненные кладью. Вот куда нужно смотреть, это самые ценные вещи, и было нелегко их добыть, Их жаждет весь шар земной.

Поэт

Свежее и красное, как роза, солнце взбирается выше, В дальней голубизне растекается море, И ветер над грудью моря мчится-летит к земле, Сильный упрямый ветер с запада и с западо-юга, Шалый ветер летит по воде с белоснежной пеной на волнах. Но я не море, я не красное солнце, Я не ветер, который смеется, как девушка, А после бурлит и сечет, как кнутами. Не душа, которая бичует свое тело до ужаса, до смерти, Но я то, что приходит незримо и поет, и поет, и поет, Я то, что лепечет в ручьях, я то, что шумит дождем, Я то, что ведомо птицам, в чаще, по вечерам и утрам, Я то, что знают морские пески и шипящие волны, И знамя, и этот длинный флажок, которые плещутся-бьются вверху.

Ребенок

Отец, оно живое — оно многолюдное — у него есть дети, Мне кажется, сейчас оно говорит со своими детьми, Да, я слышу — оно и со мной говорит — о, это так чудесно! Смотри, оно ширится, — и так быстро растет — о, посмотри, отец, Оно так разрослось, что закрыло собою все небо.

Отец

Перестань ты, мой глупый младенец, То, что ты говоришь, печалит и сердит меня, Смотри, куда смотрят все, не на знамена и флаги, На мостовую смотри, как хорошо она вымощена, смотри, какие крепкие дома.

Знамя и флаг

Говори с ребенком, о певец из Манхаттена, Говори со всеми детьми на юге и на севере Манхаттена, Забудь обо всем на свете, укажи лишь на нас одних, хотя мы и не знаем зачем, Ведь мы бесполезные тряпки, мы только лоскутья, Которые мотаются по ветру.

Поэт

Нет, вы не только тряпки, я слышу и вижу другое, Я слышу, идут войска, я слышу, кричат часовые, Я слышу, как весело горланят миллионы людей, я слышу Свободу! Я слышу, стучат барабаны и трубы трубят, Я быстро вскочил и лечу, Я лечу, как степная птица, я лечу, как морская птица, я лечу и смотрю с высоты. Мне ли отвергать мирные радости жизни? Я вижу города многолюдные, я вижу богатства несчетные, Я вижу множество ферм, я вижу фермеров, работающих в поле, Я вижу машинистов за работой, я вижу, как строятся здания, одни только начали строить, другие приходят к концу, Я вижу вагоны, бегущие по железным путям, их тянут за собою паровозы, Я вижу кладовые, сараи, железнодорожные склады и станции в Бостоне, Балтиморе, Нью-Орлеане, Чарлстоне, Я вижу на Дальнем Западе громадные груды зерна, над ними я замедляю полет, Я пролетаю на севере над строевыми лесами, и дальше — на юг — над плантациями, и снова лечу в Калифорнию, И, взором окинувши все, я вижу колоссальные доходы и заработки, Я вижу Неделимое, созданное из тридцати восьми штатов, обширных и гордых штатов (а будут еще и еще), Вижу форты на морских берегах, вижу корабли, входящие в гавани и выходящие в море, И над всем, над всем (да! да!) мой маленький узкий флажок, выкроенный, как тонкая шпага, Он поднимается вверх, в нем вызов и кровавая битва, теперь его подняли вверх, Рядом с моим знаменем, широким и синим, рядом со звездным знаменем! Прочь, мирная жизнь, от земли и морей!

Знамя и флаг

Громче, звонче, сильнее кричи, о певец! рассеки своим криком воздух! Пусть наши дети уже больше не думают, что в нас лишь богатство и мир, Мы можем быть ужасом, кровавой резней, Теперь мы уже не эти обширные и гордые штаты (не пять и не десять штатов), Мы уже не рынок, не банк, не железнодорожный вокзал, Мы — серая широкая земля, подземные шахты — наши, Морское прибрежье — наше, и большие и малые реки, И поля, что орошаются ими, и зерна, и плоды — наши, И суда, которые снуют по волнам, и бухты, и каналы — наши, Мы парим над пространством в три или четыре миллиона квадратных миль, мы парим над столицами, Над сорокамиллионным народом, — о бард! — великим и в жизни и в смерти, Мы парим в высоте не только для этого дня, но на тысячу лет вперед, Мы поем нашу песню твоими устами, песню, обращенную к сердцу одного мальчугана.

Ребенок

Отец, не люблю я домов, И никогда не научусь их любить, и деньги мне тоже не до́роги, Но я хотел бы, о мой милый отец, подняться туда, в высоту, я люблю это знамя, Я хотел бы быть знаменем, и я должен быть знаменем.

Отец

Мой сын, ты причиняешь мне боль, Быть этим знаменем страшная доля, Ты и догадаться не можешь, что это такое — быть знаменем сегодня и завтра, всегда, Это значит: не приобрести ничего, но каждую минуту рисковать. Выйти на передовые в боях — о, в каких ужасных боях! Какое тебе дело до них? До этого бешенства демонов, до кровавой резни, до тысячи ранних смертей!