Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Дикинсон Эмили

6

Труби, трубач! Заклинай свирепого духа войны! На зов твой пространство ответило эхом — подобным дальнему грому. Смотри — идут батальоны! Смотри, как в облаке пыли сверкают штыки! Я вижу солдат закопченные лица, я вижу вспышки в дыму, я слышу пушечный грохот. Не только войну, — твоя страшная песня, безумный трубач, Рождает иные картины: Разбой на дороге — грабеж, и убийство, и крики о помощи! В пучине тонет корабль — смятенье, отчаянье, гибель!

7

Трубач! Я сам, верно, тот инструмент, на котором играешь ты песни, Ты плавишь мне сердце и мозг, их движешь, влечешь и меняешь. Внезапно твой смутный напев навеял грусть на меня, Ты погасил ласкающий светоч — надежду. Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду, Безмерный чувствую стыд, ибо народ

мой унижен — и этим унижен я сам, Моими стали страданья — обиды всего человечества, — и жажда мщенья, и скрытая ненависть, Меня гнетет пораженье — все кончено! Враг торжествует. (Но исполином встает над руинами Правда, неколебимая до конца! Решимость и воля — стоять до конца!)

8

Труби же, трубач! Сыграй в заключенье Такую высокую песнь, какой не играл никогда! Играй для моей души, воскреси в ней надежду и веру И дай мне провидеть грядущее, Даруй мне его предвкушенье и радость. О, счастье, о, ликованье — песня восторга! О, звуки, чья сила — сильнее всего на земле! То марш победивших людей, обретших свободу, То в гимне все человечество славит всемирного бога, — и гимн этот — радость! Явились новые люди, мир стал совершенным, — и все это радость! В мужчине и женщине — мудрость, невинность, здоровье, и все это — радость! Веселье и смех вакханалий, и все это — радость! Исчезли страдания, скорбь и война — нет грязи на старой земле — осталась одна только радость. Радостью море рокочет, радостью воздух струится, Радость, радость, радость — свободы, веры, любви — радость ликующей жизни! Для полного счастья — достаточно жить и дышать! Радость! Радость! Везде и повсюду — радость!

Локомотив зимой

Перевод И. Кашкина.

Хочу тебя прославить, Тебя, пробивающегося сквозь метель зимним вечером. Твое сильное дыхание и мерное биение твоего сердца в тяжелых доспехах, Твое черное цилиндрическое тело, охваченное золотом меди и серебром стали, Твои массивные борта, твои шатуны, снующие у тебя по бокам, Твой размеренный гул и грохот, то нарастающий, то теряющийся вдали, Твой далеко выступающий вперед большой фонарь, Твой длинный белый вымпел пара, слегка розоватый в отсветах, Густые темные клубы дыма, изрыгаемые твоей трубой, Твой крепко сбитый остов, твои клапаны и поршни, мелькающее поблескиванье твоих колес, И сзади состав вагонов, послушных, охотно бегущих за тобою И в зной и в дождь, то быстро, то медленно, но всегда в упорном беге. Ты образ современности — символ движения и силы — пульс континента; Приди послужить музе и уложись в стихи таким, каким я тебя вижу, Внося с собой бурю, порывы ветра и хлопья валящего снега, Днем — предваряемый звоном сигнального колокола, Ночью — молчаливым миганием твоих фонарей. Горластый красавец! Мчись по моим стихам, освещая их мельканьем твоих фонарей, оглашая их твоим бесшабашным шумом, Буйным, заливистым хохотом твоего свистка — будя эхо, грохоча, сотрясая землю, все будоража, Подчиняясь только своим законам, идя своим путем. И голос твой не слезливая арфа, не бойкий рояль, А пронзительный крик, повторяемый скалами и холмами, Далеко разносящийся вдоль прерий, и по озерам, И к вольному небу — весело, сильно, задорно.

О Юг! О магнит!

Перевод Н. Банникова.

О Юг! О магнит! Сверкающий, благоуханный Юг! Мой Юг! О, горячая кровь, о, страсть, порыв и трепет! Добро и порок! Ты весь мне дорог! О, как до́рого мне все тут с рождения — все, что движется вокруг, родные деревья, и злаки, и травы, и реки, До́роги мне мои реки, медлительно текущие по серебристым песчаным низинам и болотам, До́роги мне Роанок и Саванна, Олтамахо и Пэди, Тамбигби и Санти, Сабин и Кууза, О, давние далекие блуждания, — в душе я опять задумчиво брожу по берегам этих речек, Опять во Флориде я плыву по прозрачным озерам, плыву по Окичоби, иду по холмам, сквозь чудесные просеки и темные чащи, Вижу попугаев в лесах, вижу дынное дерево и в цвету железное дерево, Вновь я стою на палубе, плыву вдоль берегов Джорджии, вдоль берегов Каролины, Смотрю, где растет дуб, где желтая сосна, где душистый лавр, где лимон и апельсин, кипарис и изящная карликовая пальма, Мимо меня тянется, в первозданных каменьях, мыс за мысом; я вхожу в залив Памлико, я стремительным взглядом озираю весь край; О, кусты хлопчатника! Плантации риса, сахара, конопли, Вооруженный шипами кактус, громадные белые цветы лавра, Далекие просторы, богатство и скудость, древние леса, увитые омелой и космами мха, Аромат и цветы ананаса, первозданная жуткая тишь (здесь, в этих глухих топях крадется с ружьем разбойник и укрывается в хижине беглый); О, таинственное очарование почти неведомых, непроходимых болот, кишащих гадами, тревожимых ревом аллигаторов, криками сов и диких кошек, шипением гремучей змеи, Многоголосый пересмешник, американский артист, поющий все утро,

поющий в лунном свете ночи, Колибри, лесная индюшка, енот и опо́ссум; Кукурузное поле в Кентукки, высокая, с длинными листьями кукуруза, стройная, шелестящая на ветру, светло-зеленая, с усиками, с красивыми, одетыми в тугую одежду початками, О, мое сердце! О, нежный, неукротимый зов, мне не заглушить его, я должен ехать; О, быть виргинцем, быть там, где я вырос! Быть каролинцем! О, неистовое влечение! Я возвращаюсь к старой Теннесси и больше не буду странствовать!

Бедность, страх, горечь уступок

Перевод И. Кашкина.

Бедность, страх, горечь уступок — Враги, меня одолевшие в упорной борьбе. (А что есть моя жизнь и жизнь всякого человека, как не борьба с врагом, постоянная, извечная?) Вы, унижения, гасящие страсть и порывы, Жгучая боль разочарования в друге (это самая тяжелая рана из всех!), Тягостное косноязычие, мелкие сплетни, Праздные разговоры за столом (и мой язык, самый праздный из всех!), Невыполненные решения, мучительный гнев, подавленные зевки! Рано вам торжествовать, еще проявится мое истинное Я, Оно еще преодолеет и подчинит себе все, Оно еще пойдет в решающую, победоносную атаку.

Мысли

Перевод И. Кашкина.

Об общественном мнении, О рано или поздно неизбежном, спокойном утверждении права (таком беспристрастном, уверенном, обязательном!), О президенте с побелевшим лицом, тайно вопрошающем самого себя: «А что скажет в конечном счете народ?», О циничных судьях, о продажных членах конгресса, губернаторах, мэрах — вот они стоят, растерянные, у позорного столба, О мямлящих или вопящих попах (скоро, скоро все их покинут), О том, что год от года убывает порядочность и авторитет чиновников, судей, амвонов и школ, О том, что растет, крепнет, ширится понимание и собственное достоинство у мужчин и женщин, Об истинном Новом Свете — о лучезарных Демократиях повсюду, — Их политика, армия, флот на службе народа, — О сияющем солнце для всех, что они нам дадут, об их внутреннем свете, который превыше всего остального, О том, что все для них, все через них и все возникает от них.

Испания, 1873–1874 [184]

Перевод К. Чуковского.

Из мрака гнетущих туч, Из-под феодальных обломков, из-под груды королевских скелетов, Из-под старого европейского хлама, когда рухнул шутовской балаган, Из-под развалин дворцов, и церквей, и церковных гробниц — Вот оно глянуло вдруг, свежее, светлое лицо Свободы, знакомое бессмертное лицо. (Колумбия, как будто матери твоей лицо мелькнуло, Как будто меч перед тобой сверкнул, — И нас с тобой это сверкание сроднило!) Тебя мы не забыли, родная! Что же ты медлишь? Или ты ждешь, чтобы тучи заволокли тебя вновь? Но вот явилась же ты перед нами, — мы увидали тебя, Теперь уже нам нельзя сомневаться, мы уже знаем тебя — Ты там, как и всюду, ждешь, чтобы пришло твое время.

184

Испания, 1873–1874. — Стихотворение посвящено революционным силам в Испании, потерпевшим поражение в восстании 1873 г.

На берегах широкого Потомака

Перевод И. Кашкина.

На берегах широкого Потомака [185] снова старые голоса. (Все бормочешь, все волнуешься, неужели ты не можешь прекратить свою болтовню?) И старое сердце снова ликует, и снова всем существом ждешь возвращенья весны, Снова в воздухе свежесть и аромат, снова в летнем небе Виргинии ясное серебро и синева, Снова утром багрец на дальних холмах, Снова неистребимая зеленеет трава, мягка и бесшумна, Снова цветут кроваво-красные розы. Напои мою книгу своим ароматом, о роза! Осторожно промой каждый ее стих своею водой, Потомак! Дай мне сохранить тебя, о весна, меж страниц, пока они еще не закрылись! И тебя, багрец на холмах, пока они еще не закрылись! И тебя, неистребимая зелень травы!

185

Потомак — впадающая в Чесапикский залив река на северо-востоке США, на которой расположен город Вашингтон; примечательна своей живописностью и связанными с ней событиями американской истории.

Ясная полночь

Перевод А. Старостина.

Это твой час, о душа, твой свободный полет в бессловесное, Вдали от книг, от искусства, память о дне изглажена, урок закончен, И ты во всей полноте поднимаешься, молчаливая, пристально смотрящая, обдумывающая самые дорогие для тебя темы — Ночь, сон, смерть и звезды.

ИЗ ЦИКЛА «ПЕСНИ РАССТАВАНИЙ»