Географ глобус пропил. Золото бунта
Шрифт:
— Отче наш, — зажмурившись, зашептал Осташа. — Иже еси на небеси…
Он шептал и все яснее начинал слышать тюканье подкованного лодочного шеста по донным камням.
Он открыл глаза. Серым, размытым пятном в тумане двигалась лодка. Осташа помертвел и замер, словно надеялся, что святой Трифон проплывет мимо, не заметит его.
— Вон она, точно! Правь к берегу! — донесся глухой, как из-под шубы, но все же узнаваемый голос Никешки.
Легкий шитик ткнулся носом в валуны. Из тумана вдруг вылетел Никешка и шумно
— Провалиться вам, каменюки чертовы!.. — заругался он. — Все, дядя Митрей, спасибочки! Плыви домой!
— Храни бог, Никифор! — ответили из тумана. Лодка с хрустом сползла с отмели и растворилась в белизне.
— Еле отыскал вас, ни пса не видно! — пожаловался Никешка Осташе. — Пошли к огню, замерз вусмерть!
Несколько бурлаков уже возились у костра, сгребая его в кучу. Свежий огонь радостно шнырял по дровам, с треском грыз сучья.
— Маманя с батяней тебе поклон передали, — сказал Никешка Осташе и сразу горячо зашептал: — Чего узнал-то я!.. У Колывана беда случилась, как я на сплав ушел! Говорят, воры к нему залезли: все в дому разнесли, окна выбили. Жене евонной косу выдрали с мясом — она и сейчас еще лежнем лежит. Петруньку избили до беспамятства… — Никешка наклонился к самому уху Осташи. — Говорят, Нежданку снасиловали. Колыван ее сразу отправил к сестре своей в скит, чтобы плод вытравить! А вчера Колыван приехал с Прошкой — ну, женихом для Нежданки-то, а ему говорят, что Нежданка из скита пропала совсем!..
— Что за вор такой лютый? — поразился Осташа.
Никешка выпучил глаза и развел руками.
На душе Осташи стало тягостно и даже досадно. Он хоть и не корил себя за то, что лишил девку девства, но знал, что нельзя так. А вот явился молодец и таких дел натворил, что любой Осташин укор своей совести казался стыдом мальчонки, который у матушки ватрушку стащил. А тягостно было потому, что не желал он Неждане таких бед.
— Куда ж она делась из скита? — спросил Осташа.
— Черницы тамошние боятся, что она руки на себя наложила.
— Искали ее окрест?
— Искали — нету.
— А Колыван чего?
— Да ничего, — удивленно сказал Никешка, словно и сам только сейчас осознал, как все это странно. — Пожрал, помолился да спать лег. А Прошке — тому все едино про Нежданку. Он, как теля, по своему батьке плачет, сопли ведрами выплескивают…
Осташа помолчал, бездумно глядя в костер, и вдруг неожиданно даже для себя сказал Никешке:
— Колыван небось сгибнет сёдня на бойцах. Мне Конон Шелегин говорил, что не жилец Колыван. Конону перед смертью многое ясно сделалось… Вот и нету Колывану дела ни до чего — ни до жены, ни до Нежданки… Кончилась семья.
Никешка ошарашенно таращился на Осташу.
— Пойду по нужде, — жестко сказал Осташа, вставая. — А ты набери водички в котелок наш, поставь в угли. Хоть отвару горячего попьем, пока бабы
Ему не хотелось, чтобы Никешка расспрашивал, когда и как Конон Колывана приговорил.
Осташа зашел в лес поглубже и вдруг услышал в тумане какую-то непонятную возню чуть дальше по склону.
Ближайшая елочка затряслась, нагнулась в сторону, и через нее прямо в руки Осташе упало какое-то мелкое лесное чудище — мокрое и ледяное. Осташа подхватил его, отодвинул от себя — и узнал колывановского Петруньку. Хотя узнать его было трудно: лицо у мальчонки было черное, как у удавленника. Петрунька бессильно обвис в руках у Осташи, не сказав ни слова.
Осташа сгреб его в охапку и ломанулся к костру.
— Это что за лешачонок с тобой, сплавщик? — весело загомонили бурлаки, но осеклись.
Осташа поставил Петруньку у костра, но мальчишка не держался на подламывающихся ногах, падал. Он был босой, в одной рубашке и штанах, насквозь сырых и заледеневших.
— Держи его! — рявкнул Осташа ближайшему бурлаку.
Бурлак приподнял Петруньку под мышки, а Осташа сволок с мальчишки одежу. Вид у Петруньки был страшен.
— Матерь божья!.. — по-бабьи охнул кто-то из бурлаков.
Спина и ягодицы у Петруньки были во вспухших багровых рубцах. На ребрах вздулись опухоли и кровоподтеки. На руках и на бедрах друг на друга лезли синячищи. Половина лица была блекло-черно-рыжая от старых побоев, другая половина — ярко-черно-сизая от свежих. Глаза — как щелочки, бровь рассечена. Петрунька болтался в руках у бурлака, словно щенок.
— Никешка, водки принеси и мой армяк! — заорал Осташа.
Водки на донышке еще оставалось в том штофе, что не допили Логин и Федька.
Кто-то из мужиков уже протягивал Осташе свой зипун.
Осташа завернул Петруньку в зипун и опустился у костра, держа мальчонку на коленях. Глаза у Петруньки оставались закрыты. Подскочил Никешка, протянул штоф, обомлел:
— Да это ж Петро!..
Осташа сунул горлышко штофа Петруньке в рот и вылил водку. Петрунька сглотнул ее, как молоко из мамкиной титьки.
— Силен мужик, — серьезно сказал Платоха Мезенцев.
Петрунька лежал без движения — и вдруг открыл глаза, почуяв в животе взрыв огня. И тотчас его начало колотить.
— Что за малец? — тихо спросил Корнила у Никешки.
Оказывается, почти все бурлаки уже толпились у костра.
— Да из деревни нашей, из Кумыша… — пояснял потрясенный Никешка. — Колывана Бугрина младший сын…
— Колывана? Какого Колывана?.. Который сплавщик, что ли?.. — изумленно загомонили бурлаки.
— Живой ты? — наклонился над Петрунькой Осташа. — Тебя как сюда вынесло-то?..
— Его ув-видел… — продолжая трястись, спаленным от водки голосом просипел Петрунька и указал глазами на Никешку. — П-п-побеж-жал з-за н-ним… Ку-ку-кумыш переп-плыл… К те-тебе бе-беж-жал…