Георгес или Одевятнадцативековивание
Шрифт:
Вот вполне городской проспект, перенасыщенный вывесками, рекламами и неоновыми надписями - все с твердыми знаками на концах слов, даже если написано по-английски. Толстая торговка со связкой бубликов. А вот из окна автобуса я вижу кладбище. Но уже почти центр, а кладбище то же самое - одни кресты. Я говорю Влад Янычу:
– Смотрите. Блуждающий погост.
Влад Яныч, все время испуганно озирающийся, бросает взгляд в окно и сердито фыркает:
– Бред!
И я с ним совершенно согласен.
Позже, отвязавшись, наконец, от спятившего
Я скажу себе глубокомысленное "Эге!", на что ближайший ко мне фрачник, судя по рубильнику, валторнист (двойные пельмени со сметаной и уксусом) немедленно отреагирует категорическим тоном:
– Блуждающих кладбищ не бывает. Это мираж.
И забубнит себе под нос - по-моему, что-то из Моцарта.
Вот Влад Яныч, тактично отошедший в сторонку, разглядывает рекламу собрания трудов Мартына Зедеки, а я звоню Вере по телефону. У будки ожидает своей очереди позвонить расхристанный солдат с длинным ружьем в руке. Он нервничает и все время сплевывает.
К телефону подходит И. В.
– Здрасьте!
– Здрасьте.
– Веру позовите, пожалуйста.
– А Вера умерла, - сообщает мамаша.
Я досадливо сплевываю.
– У вас, Ирина Викторовна, совершенно какое-то очень специфическое чувство юмора.
– Какое есть. Если у вас все, то я кладу трубку.
Я начинаю злиться. Я настоятельнейше прошу позвать к телефону Веру. Мне сообщают, что это кощунство. Тут я пугаюсь.
– Вы что, правда, что ли?
– Правда-правда, - заверяет меня И. В.
– А то вы сами не знаете.
– Когда? Как?
– Давно. Несчастный случай.
Я нервно хихикаю.
– У вас, Ирина Викторовна, что-то с головой не в порядке. Я только сегодня с ней виделся. И вам это прекрасно известно. Позовите немедленно. Очень нужно.
– Это ваше личное дело, когда и с кем вы виделись. Я кладу трубку.
И кладет трубку.
– Вот сука!
– говорю я сквозь зубы.
– Не дала?
– сочувственно спрашивает солдат.
– Ага.
– Вот сука!
– говорит он.
Он набирает трехзначный номер и сосредоточенно ждет. Потом дергается и кричит:
– Барышня! Барышня! Барышня, дайте госпиталь!
А вот я стою у Четвертого магазина с идиотским названием "Торговля книгъ", Влад Яныч ужом шныряет в толпе субьектов с распяленными портфелями. Мне все это дико, портфели - это уж совсем архаизм. Потом он воровато подбегает ко мне и, оглядываясь, торопливо шепчет мне на ухо:
– Есть! Миша Гагарин!
– Что "Миша Гагарин"?
– Продал Георгеса.
– Кому продал?
– пугаюсь я.
– Мне.
– А. И где ж он?
Теперь пугается Влад Яныч.
– Как где?!
– Да у вас же!
– Я не про Георгеса. Я про Гагарина.
Сейчас
И вот перед нами испитой книголюб с благородным взглядом и жутким шрамом через лицо.
– Сименона панафидинского? Ох, сдуру я его тогда продал. Если он у вас, то беру.
Я опережаю Влад Яныча и сообщаю Мише, что панафидинским Сименоном мы не располагаем. Однако очень бы хотели узнать эпизоотию книги.
– Этимологию, - поправляет Влад Яныч.
– Историю происхождения то есть.
– Это мне все равно, - великодушно прощает Миша.
– Мне бы книжку достать.
– Но ведь где-то вы ее брали?
– Где брал, там больше нет. У Томки Панафидиной. Из фамильной библиотеки.
Потом он долго и скучно роется в записной книжке, бурча, что Томка эта сейчас фамилию поменяла, а теперь ищи ее по всему гроссбуху. А с "Ситизеном" сюда нельзя, "Ситизен" враз умыкнут.
Наконец он тыкает в книжку пальцем и диктует телефон, который со вчерашнего дня уже прописался в моей собственной телефонной книжке Тамарочкин телефончик, выпрошенный у нее с неблаговидными целями во время танца. Сразу записывать не хотел, так что запоминать наизусть пришлось.
Пока я размышляю над странностью совпадения и над тем, что вчера Тамарочка никак на Георгеса не отреагировала, хоть это и ее фамильная книга, к Мише Гагарину подходит милиционер.
– Так-так, - говорит он, похлопывая себя дубинкой по бедру.
– Опять, значит, у Четвертого ошиваемся? Несмотря на многочисленные предупреждения?
Миша умоляюще прижимает руки к груди.
– Что будем делать, гражданин Веткин?
Миша Гагарин, он же гражданин Веткин, немедленно принимается канючить:
– Ну това-а-арищ сержант...
Мы с Влад Янычем подскакиваем от неожиданности. И переглядываемся. Нам обоим послышалось, что Миша сказал не "товарищ сержант", а "ваше благородие". Вот ясно слышали - товарищ сержант". И даже артикуляция губ для "товарища сержанта" как раз та самая. И однако же точно с тою же ясностью могу поклясться: он сказал сержанту в то же самое время и тем же канючливым голосом это самое "ваше благородие"! Хотя к околоточным надзирателям, если я правильно помню Чехова, обращались как-то иначе. Словно через одну реальность мигнула другая.
Это очень нас с Влад Янычем обескуражило.
И все время, все время сумерки! Все это происходит при очень слабом вечернем свете.
Мы идем, почти мчим по улице, забитой извозчиками, у всех одинаковые пролетки на двух огромных колесах с лаковым откидным верхом. Они терпеливо стоят - где-то впереди пробка.
И еще - за нами следят. Мы никого не видим, кто бы мог за нами следить, но знаем точно. Влад Яныч к слежке относится философски, я - с возмущением. Влад Яныч убеждает меня что если следят, то это, конечно, симптом опасный, но это совсем еще не значит, что прямо тут же арестуют и пустят в расход. Вот когда перестанут вдруг следить, тогда обычно...