Герои без вести не пропадают (Роман. Книга 1)
Шрифт:
Глаза доктора вспыхнули, но больше он ничем не выдал свою заинтересованность в сделке.
— По сходной цене я купил бы у вас пяток червонцев, — сказал он спокойно.
Зденек выложил на стол пять монет и назвал цену, существовавшую на черном рынке Сталевой-Воли. Пан Ягельский не стал возражать, но расплатиться у него не хватило денег, и он решил послать медсестру к матери.
— Подождите, — остановил его Яничек. — Вместо денег вы можете расплатиться со мной медикаментами. Вот, посмотрите, найдутся ли у вас эти лекарства?
Зденек
Кроме пенициллина, все найдется. Уступлю за два червонца, — предложил доктор. — Простите за любопытство, зачем вам столько гипса?
При автокатастрофе пострадала жена. Надо наложить гипс на ноги, и, возможно, не один, а два-три раза. Но это еще полбеды. Не знаю, как быть с рентгеном. В той местности, где я ее оставил, нет такой установки.
А где вы ее оставили?
В селе Талас.
Это рядом с Сухеднювом? — вспомнил Ягельский. — Я вам помогу. Там в немецком госпитале работает один знакомый. За приличную плату он сделает вам сколько угодно снимков. Мои пациенты из Сухеднюва часто пользуются его услугами. Я вам дам рекомендательное письмо.
Буду вам очень обязан...
Доктор написал письмо. Яничек положил его в бумажник, держа его так, чтобы собеседник заметил доллары и фунты стерлингов. Этим он окончательно расположил к себе пана Ягельского.
Очень рад нашему знакомству, — сказал доктор, провожая гостя. — Если вам действительно понадобится квартира, я мог бы вам предложить кое-что.
Квартира и приличная автомашина, — подсказал Зденек. — Как только закончу дела, связанные с лечением жены, с удовольствием заеду к вам за советом.
В тот же день к вечеру он благополучно добрался до партизанской базы.
Появление новых медикаментов и перевязочных материалов обрадовало больше всего Алину Вольскую. Она вся извелась, глядя, как мучается, страдает Эсфирь. Теперь Алина воспрянула духом.
— Мы обязательно спасем ей ногу! — с радостью воскликнула она, приступая к изготовлению гипсовой повязки. — Пусть только неподвижно полежит несколько недель и потом будет бегать, как раньше.
Неужели я опять буду ходить?— спросила Эсфирь дрожа от волнения.
Не только ходить, но и бегать, говорю же тебе! Если захочешь, то и танцевать и плясать. Конечно, не мешало бы просветить ногу, посмотреть, как вправлена кость, но ничего не поделаешь, придется обойтись без рентгена.
Яничек рассказал о рекомендательном письме пана Ягельского, но Эсфирь отказалась посещать немецкий госпиталь.
— Лучше уж останусь на весь век хромой, чем попрошу помощи у фашистских извергов, — сказала она.
Яничек подумал, что Эсфирь просто боится попасть немцам на глаза. Конечно, на это у нее имелись все основания: на оккупированных территориях нацисты охотились буквально за каждым евреем, а пойманных подвергали всевозможным унижениям, нечеловеческим пыткам, а потом уничтожали всех до единого. Но Зденек был уверен, что приятель пана Ягельского
Девушка возмутилась.
— Я не хочу унижаться перед палачами! Я никогда не пойду на это! — решительно заявила она.
— Правильно! — одобрила Алина. — Обойдемся без помощи фашистов.
Зденек понял, что не боязнь, а ненависть удерживает Эсфирь от контакта с немцами. «Какой, однако, у нее характер! — подумал он, глядя на нее с восхищением. — Если полюбит, то самозабвенно, а если возненавидит, то уж на всю жизнь и ни на какие сделки с совестью не пойдет!»
– Хорошо! — согласился он. — Забудем пока о рентгене и приступим к делу...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Партизаны собрались на лесной поляне. Саперы соорудили стол, вместо стульев поставили колоды, подтащили стволы поваленных деревьев. За стол сели Комиссаров, Громов и Байдиреков.
— Судебное заседание трибунала народных мстителей объявляю открытым. Начальник караула, приведите арестованного, — распорядился председательствующий.
Два партизана, вооруженные автоматами, привели Айгашева. За ночь он заметно осунулся. При виде состава суда лицо его побледнело.
— Айгашев, партизаны обвиняют вас в нарушении присяги — в трусости и дезертирстве с поля боя. Вы признаете себя виновным? — спросил Комиссаров.
— Нет, не признаю, — пряча глаза, тихо ответил Айгашев. — Я не дезертировал, я пошел искать вас, чтобы просить выручить мою роту из беды.
— Тогда почему же вы не спешили в отряд, а застряли в деревне и занялись грабежом?
— Среди трех бойцов, которых я взял с собою, оказались бывшие уголовники. Грабили они, а не я, — ответил Айгашев.
– Хорошо, мы спросим у них. Все они сегодня утром явились в отряд. Дежурный, пригласите свидетелей! Бойцов ввели. Айгашев смутился, опустил голову.
– Подсудимый, повторите-ка свое показание об этих бойцах, — предложил председательствующий. — Назовите, кто из них оказался уголовником?
— Я не говорю прямо, что они уголовники, я только про себя подумал, что, может быть, среди них были уголовники, — попытался отвертеться Айгашев.
Партизан это возмутило.
Негодяй!
Сволочь!
Чего с ним возиться? Вздернуть на суку, и дело с концом!.
Айгашев со страхом смотрел на партизан, но не встретил ни одного сочувственного взгляда. Теперь он понял, что начал неправильно. «Надо было не сразу все отрицать, а признаться в чем-то незначительном, а более важное отрицать. Не то я всех восстановлю против себя. Наши люди привыкли к покорности, поэтому терпеть не могут тех, кто не хочет раскаиваться. Подпущу-ка я слезу», — решил он.
Как и предполагали, среди бойцов, взятых Айгашевым с собой, не оказалось ни одного уголовника, никто из них не подбивал его к совершению преступлений, наоборот, торопили в отряд, но тот и слышать не хотел никаких советов.