Героический режим. Безбожие
Шрифт:
– Сядь, - гаркнула Гая, указывая на стул рядом с очагом.
Я послушно сел, старуха уселась напротив и принялась смотреть в огонь.
– Дерьмо, - произнесла она.
– Сплошное дерьмо. Загляни в огонь, может, чего-нибудь увидишь.
Я посмотрел в очаг. Внимательно посмотрел. Всматривался до тех пор, пока не заслезился единственный глаз.
– Что-нибудь видишь?
– Огонь? Угли?
– А я вижу. Вижу смерть.
– Чью?
– Всего, - она провела рукой, но глаз от огня так и не оторвала. Я ждал, пока ведьма не заговорит пару минут. Наконец, выругавшись, Гая сказала: - Сосуды лопаются. Те, по которым течёт зло. Но это ещё не самое худшее. Кто-то стягивает их к центру материка, копит всё зло, что уже произошло и когда-либо произойдёт. Не знаю его причин. Возможно, захотел получить силу. Но никто не сможет удержать зло под своей властью. Когда сосуды лопнут... я даже не представляю, что произойдёт. Хаос. Матери будут душить своих младенцев в колыбелях. Отцы насиловать дочерей, а сыновья матерей. Старики будут выброшены на улицу. И все будут убивать друг друга.
Я кашлянул. Уж хаос-то в огне рассмотреть можно было с лёгкостью. Но я знал, что Гая не лжёт.
– Я видел нечто подобное, - тихо произнёс я.
– Гризли...
– Да, рядом с той деревней лопнул один из сосудов. Небольшой, но для той деревни хватило. Представь, что будет, когда...
– Ведьма не договорила. Она обхватила голову руками и начала раскачиваться взад-вперёд.
– Я прикоснулась к нему, когда колдовала. Оно пропитало всё. Злоба и ненависть Гаспа, его боль и отчаянье. Кто-то должен это остановить.
– Наверное...
– Я облизал пересохшие губы.
– Наверное, для этого нас сюда и прислали.
– Прислали?
– Да. Я... не местный. Издалека. Это... вроде игры, понимаешь.
– Хорошенькая игра, когда на кону стоит жизнь целого мира.
– Поверь, мне она тоже не нравится. Я точно так же могу отбросить копыта в любой момент... В общем, я думаю, беспокоится нечего. Мы это остановим.
– Мы?
– Да, мы. Игроки. Нас тысячи, десятки тысяч. Если мы здесь не для этого, то я вообще не знаю, зачем мы здесь.
– Ясно.
– Гая впервые оторвала взгляд от очага. И её глаза полыхали ничуть не слабее.
– Надеюсь, у вас получится. Хоть ты и сам соткан из этого.
– Да, - я слабо улыбнулся.
– Пчёлы против мёда, но если остались только пчёлы, то им ничего не остаётся, как бороться, да?
– Наверное. Наверное.
Я вышел из дома Гаи. Встретив паренька из приюта, потрепал его по голове, на что тот только фыркнул. Он тащил рыбину размером чуть ли не с него самого. И в этом доме сегодня будет рыба.
Небо частично расчистилось, дождь шёл на убыль. Не думаю, что это надолго. Слишком много дождей, чтобы они закончились просто так. Наверное, это до зимы. Холодной, страшной зимы. Передёрнув плечами от мгновенного наваждения, я сжал губы. Нечего пугаться погоды.
Солнце уже заходило на западе, но я вышел из деревни. В нескольких сотнях метров севернее деревни был небольшой пруд, где у меня сегодня запланирована встреча.
Впервые с того дня я увидел Топлюшу только вчера, когда возвращался с поля. Её кожа всё ещё имела несвойственный розоватый оттенок, но утопленница выглядела куда лучше, чем раньше. Мы договорились на сегодняшний вечер.
Она сидела на берегу, свернувшись в клубок.
– Привет, - сказал я, садясь рядом.
– Привет.
Хотелось обнять её, успокоить... Или чтобы успокоится самому. Мы встретились, фактически, в первый раз за долгое время, а я уже собрался сказать ей, что ухожу.
Я кашлянул. Это можно сказать и позже...
– Ты уходишь, я знаю, - произнесла Топлюша.
– У тебя всегда такое лицо, когда не хочешь говорить мне неприятные новости. Уйдёшь завтра?
– Да. Завтра. Мне...
– Если бы тебе было действительно жаль, ты бы не ушёл.
Я бессильно сжал кулаки.
– Нет. Мне надо уйти. Ты...
– Что она? Не понимает? Возможно. Но какая разница, понимает она или нет?
– Просто так надо.
– Я знаю. Знаю, что бы ты обо мне не думал. И... пусть я мёртвая...
– В голосе утопленницы послышались рыдания. Она выпрямилась, глядя на озеро.
– Нет, я не мёртвая. Но и не совсем живая. Пусть даже так... Но я всё равно могу чувствовать боль. Вот здесь, - её рука сжалась у груди.
– Но даже если ты это и понимаешь, тебя что-то останавливает. Тебе противно, да? Зачем тебе холодная баба, которая прожила, наверное, сотни лет, когда...
Я осторожно взял её за руку. Не мастак я успокаивать женщин. Но... надо хотя бы попробовать. Особенно, потому, что она права.
Её рука была холодной и гладкой. Кожа вернула прошлый бледный оттенок и стала куда более нежной. Я смотрел на платье, которое подарил ей. Оно почти скрывало фигуру, но едва проступающие очертания талии, бёдер и груди сводили с ума. Я знал, что делать. Не знал, что думать.
Если она чувствует, то почему я не считаю её за человека? Да и человек ли я сам? Я часто думаю об этом, слишком часто, эти мысли не выходили из моей головы, крутились в ней, повторяясь и повторяясь, и я ни разу не заставил себя дать твёрдый ответ даже самому себе. Что изменится от этого ответа? Чёрт его знает.
Я улыбнулся Топлюше и принялся что-то рассказывать. Какую-то хрень, как мне кажется. Но это немного её успокоило. Или она делала вид, что спокойна. Шло время, наверное, несколько часов. Дождь совершенно закончился, стало темно. Мы болтали... я даже не знаю о чём. Так, мелочи. Но... всему приходит своё время.
– Мне пора, - сказал я, поднимаясь.
– Пора.
– Я знаю. Прощай. Я люблю тебя, пусть даже...
Не знаю, что на меня нашло. Хотя. Знаю. Не буду обманывать себя, говоря, что в темноте она так походила на человека. Что она вела себя, как человек. Она не была им, и я знал это.
Я поцеловал её в губы. Холодные, но такие мягкие, страстные. Топлюша ответила на поцелуй. Мои руки скользили по её платью, жадно ощупывая тело утопленницы. Наконец, она выскользнула из одежды. Я сжал левой рукой её грудь, впился губами в сосок, пока правая скользила по ягодице, бедру...
Мы легли на расстеленный мной плащ. Это не длилось долго, но я знал, что уже не уйду до самого рассвета. Я был счастлив впервые за долгое время. Действительно счастлив, пусть и ощущал горечь расставания. Думаю, Топлюша испытывала те же эмоции. Но, уверен, и она была счастлива.