Герой вечного времени
Шрифт:
Перед глазами вновь всплыл вальяжно сидящий на поломанном кленовом деревце, напоминавшем тонкую лавочку, Васильчиков, суетящийся корнет Глебов, шагающий взад-вперёд Мартынов. И он – торжественно-молчаливый, задумчивый, с виду совершенно безразличный, рассматривающий, как по берёзке деловито бегут вверх и вниз рыжие муравьи.
Васильчиков явно подыгрывал своему подопечному, а Глебов не вмешивался. Михаил искоса, с усмешкой посматривал на эту возню, уверенно полагая, что всё это – глупая комедия.
Сколько раз перед ним возникала эта сцена, однако не притупилось ощущение трагизма и собственной вины за нелепое фанфаронство, наплевательское отношение к тому, что решалась его жизнь, а он смотрел, словно со стороны, и позволял чужим ею распоряжаться. Видел это с высоты земных веков, но не мог воспринимать прошлое равнодушно.
Теперь наступил покой, словно некая компенсация за нерастраченный земной потенциал. Создатель подарил ему привилегию творить, и он безмерно благодарен Ему за то, что пульсирует, бьётся ручеёк беспокойной мысли.
Здесь он понял главное, что смерти с кончиной физического тела нет, что в местах, совершенно недоступных для людей, жизнь не заканчивается, а только начинается свободное парение мысли. И если ты творческий человек, то можешь проявить себя в полной мере в любом виде искусства, не ощущая ни времени, ни усталости… Это на Земле каждый обретает своё направление, получая присущий только ему талант. Теперь же его ничто не отвлекало от полного погружения в любимое дело. В бесконечном поиске он поглощал информацию всего мироустройства Вселенной до мельчайших деталей, не зная усталости, с этим порой и забывался…
Он прикрыл веки. И опять всплыла картина дуэли, с итогом которой уже смирился, но знал, что на Земле с этим тоже не хотят мириться люди, до сих пор ворошат его прошлое. Лермонтов ощущал градус их любви и признательности. Этот градус будоражил Высшие силы, а они вновь посылали сигналы людям, которые, в свою очередь, писали поэмы, стихи, монографии в его честь, строили новые версии гибели…
Ему вдруг остро захотелось объявиться где-то на людной площади и прокричать во всю силу лёгких: «Друзья, спасибо за признание моего скромного таланта! И я перед вами виноват – растратил себя так опрометчиво и скоротечно!»
Михаил открыл глаза, посмотрел вдаль. На небесных сферах собрались клубящиеся тучи. По его воле они начали составлять картины, как на слайдах, образуя причудливые образы зверей, деревьев, каравелл, огромных ангелов с крыльями, картины из его поэм «Мцыри», «Демон», романа «Герой нашего времени».
Стоило ему только пожелать, и перед ним возникал целый небесный спектакль. Вот появились, вызванные из небытия, герои в античных одеждах, в центре угадывался верховный бог греков Зевс, рядом с ним – богиня Земли Гера. И дальше целая галерея известных с детства персонажей: образец мужской красоты Аполлон, Афина – богиня мудрости и справедливой войны, Гермес – кузнец и покровитель путников… На гребне волны восседал бог морей, брат Зевса Посейдон, а рядом – выходящая из пены богиня любви и красоты Афродита. Оживали античные истории, их Михаил знал с детства.
Снова прикрыл веки и погрузился в далёкое детство – предмет его неустанных воспоминаний, который был так сладок и дорог. Он бесконечно долго перебирал забытые сюжеты из своей короткой жизни, неожиданно появляющиеся перед глазами, как античные сцены.
Даже не очень приятные моменты в юной поре мы с годами склонны идеализировать, смотреть на них сквозь розовые очки. То, что доводило порой до слёз, теперь казалось всего лишь невинной забавой, шуткой.
Сред и сверстников он был заводилой, но иногда перегибал палку, обижал товарищей, и они пытались отплатить ему той же монетой. Вспомнился случай с булочками. Будучи неразборчивым в еде с ранних лет, мог съесть за раз достаточно много, чем забавлял друзей. Как-то и они разыграли Мишу: после того, как все порядком набегались и проголодались, дети забежали с улицы на кухню. Там кухаркин сын угостил его только что испечёнными булочками. Секрет был в том, что мальчишки без него попросили стряпуху на кухне совершить некую шалость, желая выяснить, кто среди них самый «счастливый». В два изделия вместо начинки с пшеном она положила… опилки. Съев именно эти две булочки, Миша ничего не заметил, попросил ещё, но друзья стали хохотать, показывать на него пальцем, хватаясь за живот. Он долго не мог понять – в чём дело. И тут ему открыли правду, за что он обиделся на сверстников и с тех пор не ел вне дома.
В этом, как и во всём, ощущалась его жадность к жизни, порой из-за спешки он не обращал внимания на мелочи, на неудобства, боль…
Боль и неудобства преследовали его всегда. С ранних лет он задумывался о несправедливости жизни. Как так: одним всё и сразу – ум, красота, карьера, известность, уважаемые родители, любовь друзей и противоположного пола. А ему – неброская внешность, неизлечимые недуги, в придачу комплекс неполноценности и насмешки окружающих…
Словно на неких весах, на одну чашу которых Бог кладёт все недостатки, страдания, неустанные поиски, на другую – талант и умение трудиться до умопомрачения. «Талант и труд – всё перетрут» – гласит народная мудрость.
Впрочем, некоторые не хотят трудиться, а хотят получать всё и сразу. Порой они с виду вполне благополучны, но копни чуть глубже, и мерзость полезет наружу… Тем не менее, такие не убиваются от своей внутренней убогости, живут припеваючи до самой смерти, оставляют потомство и… жалкую память о трудах своих, а, порой, ничего не оставляют, кроме долгов и сожаления при упоминании об усопших.
Михаилу Бог положил на весы много талантов, которые он понимал в себе спешил реализовать. Делая это, совершал немало необдуманных поступков, часто экстравагантных и даже злых. В нём будто сидело два разных человека. Один звал к добру и высоким идеалам. Этот человек любил жизнь и людей, обожал искусство. Другой – обиженный судьбой, задавленный болью и нестерпимыми страданиями, толкал на колкости, жёсткие шутки над друзьями, близкими людьми, дорогими сердцу женщинами.
Некоторые утверждали, что Лермонтов в человеческом облике «не совсем человек, а существо иного порядка, иного измерения, заброшенного к нам из каких-то неведомых пространств…»
Лермонтову память услужливо представила случай с Катенькой Сушковой, которая ему нравилась в подростковом возрасте. Это было накануне её предстоящей свадьбы и которую, таким образом, он умудрился расстроить, показав жениху, что у него с Катериной якобы есть отношения, всячески являя ей свою любовь. Он так искусно ухаживал за Катей, что она поверила и откликнулась на его притязания. А после расстройства свадьбы, посмеялся над ней, порвав отношения…
С этой, в общем-то, детской неблаговидной картиной рисовались и другие. Некая современница вспоминала: «У него был злой и угрюмый вид, его чёрные глаза сверкали мрачным огнём, а взгляд был таким же недобрым, как и улыбка, пронзительно впиваясь в человека или сверкая, как удары молний…Трудно было выдержать этот насквозь пронизывающий взгляд, который имел магическое влияние».
Этот «чёрный человек» сидел в нём и требовал жертв. Михаил, будучи на голову умнее своих незадачливых оппонентов, доводил их до бешенства, отчего и слыл жестоким, безжалостным человеком. Но вот незадача: знавшие близко его люди, не считали его плохим. Они любовью гасили в нём агрессию, которая куда-то уходила, возникала обнажённая сущность подростка: ранимая, глубокая и нежная.