Гильотина для госпитальера
Шрифт:
— На! — пришедший продемонстрировал бляху с изображением гильотины.
— А откуда я знаю, знак это или не знак?! — держался Делюк.
Вслед за первыми двумя зашёл невысокий человек, который, презрительно поджав губы, осмотрел участок и кивнул двоим жандармам:
— Уймите этого дурака!
Жандарм Ледье шагнул к начальнику, настойчиво опустил ствол его автомата.
— Это действительно инквизиция, — успокоительно произнёс он.
— А! — всё ещё подозрительно заозирался начальник. — Инквизиция! Слава Природе и Неуничтожимой материи!
— Что тут произошло? —
— Их освободили. Кто-то. Еретики! — затараторил Ледье.
— Мы ничего не могли сделать!
— Что-то не вижу следов боя. Вы воюете только с инквизицией? Вы, может, еретики? — насмешливо осведомился Блишон, глаза которого метали молнии. — А эта пьяная скотина всегда в таком состоянии или надрался в нашу честь?
— У него горе. За всю его службу отсюда не сбежал ни один заключённый, — сочувственно произнёс Ледье.
Выслушав сбивчивый отчёт, инквизитор-аналитик покачал головой:
— Если бы вы знали, что натворили, упустив их.
— Ядовитое учение не найдёт много сторонников, — с энтузиазмом воскликнул Ледье.
— Учение? — приподнял бровь инквизитор-аналитик. — Что ты мелешь, дурак?
Он подумал, как будет выглядеть его отчёт Святому Материалисту. И со вздохом душевной боли подумал о том, что эти двое были почти в его руках. И ушли. Но кто освободил их — вот вопрос. Из отчёта полицейских так ничего и не было понятно, но Блишон хоть убедился, что ему не врут. Действительно, были винтокрылы, были загадочные налётчики. Всё было. Оно и неудивительно, если вспомнить те крохи информации, которые Святой Материалист соизволил кинуть ему, и которые перевернули в его глазах все взгляды на Гасконь, на силы, действующие в ней, на весь мир. Блишон давно подозревал, что жизнь на планете вовсе не такая размеренная и определённая, как кажется. Но что здесь скрывается такое?
Тут снаружи послышался шум.
— К вам просится Гражданин, — произнёс боец из специального отряда инквизиции, заходя в комнату.
— Ну, что ещё? — недовольно воскликнул инквизитор-аналитик.
В комнату, кланяясь, вошёл папаша Крюшо.
— Что тебе надо? — осведомился Блишон, подозрительно глядя на суетные хитрые глазки посетителя, на его суетливые манеры.
— Я папаша Крюшо. Я хороший Гражданин. Все поручатся, кроме молочницы, которая сама первая мошенница.
— Короче!
— Насчёт награды. Обещано. Мы взяли еретика. Я и пятеро моих племянников. Мы же ни виноваты, что жандармы не уберегли их. Работа выполнена. Заплатить бы.
— Похоже, это тихая обитель круглых дураков. А знаешь, папаша Крюшо, какое лучшее лекарство от глупости?
— Какое, Гражданин Инквизитор?
— Гильотина! — заорал, поднявшись со стула Блишон, и ошпарил визитёра яростным взором, как кипятком. Лицо его налилось краской бешенства.
— Да я, собственно, и не за этим. Зачем мне награда, — папаша Крюшо попятился. Он подумал, что лучше бы ему сейчас оказаться подальше отсюда. И ещё понял ясно и чётко, что денег не получит, но сейчас это удручало его меньше
— Что есть Бог? — с высокого алтаря вопрошал своих братьев аббат монастыря Механики Преподобный Роже.
— Бог есть знание, — в такт отвечали послушники.
— Что ещё есть Бог?
— Бог есть понимание и наука.
— Что есть ещё Бог?
— Больше Бога нет!
Аббат удовлетворённо кивнул и принялся за чтение молитв. Начал он с основной — «Посвящение МЕХАНИКЕ», потом пошли «Псалом интегралу» преподобного Вентрикулюса. «Песнь бесконечной материи». Затем Преподобный Роже восславил условный рефлекс и теорию Павлова, несколько раз повторил каждую из двадцати Святых Формул, являющихся основой Механизма Вселенной. Потом воздал должное Святым, Великим Гражданам. Пожелал долгих лет Совету Справедливых, твёрдости — Святой Инквизиции, острого ножа — гильотине.
Длилось это достаточно долго. У Сомова разболелась голова. Филатов с его безграничными способностями входить в тот режим, который необходим в данной ситуации, просто перешёл на автомат — говорил вместе со всеми хором, кричал «аллилуйя», падал на колени и бил поклоны, но его сознание в этом не участвовало. Мысли были заняты совершенно другим.
Наконец заутреня завершилась. Сразу становилось понятно — служба в монастыре Ордена Механики проводится не для проформы, а исключительно из высокого духовного долга.
Потом началось отпущение грехов — ежеутренний ритуал, занимавший около получаса. Здесь аббату Роже помогали его помощники. Длинные очереди выстроились в прикрытые лёгкой материей кабинки. Если прислушаться, то можно было услышать доносящиеся из-за шторок голоса.
— В чём ты согрешил брат?
— Леность мышления мой грех.
— Налагаю на тебя епитимью — сто раз прочтёшь перед ликом Святого Ньютона все его три закона. А потом перемножишь восемнадцать раз семизначные цифры на восьмизначные.
— Повинуюсь.
— И не вздыхай так. Тот, кто лениться работать данной Материей головой, тот рискует допустить в сердце Христа.
— Ох…
Очередь двигалась достаточно быстро.
— В чём ты грешен? — спросил помощник аббата Сомова.
— В чревоугодии, — произнёс тот.
— Это не грех, а скорее доблесть, поскольку проистекает из естественной потребности организма!
— Ну, — госпитальер задумался. Людей без грехов не бывает. Ответить исповеднику, что ты не совершил грехов, значит, привлечь к себе недоброе внимание. — В суесловии и многомыслии, — брякнул он.
Помощник аббата помолчал, переваривая ответ, но, кажется, так до конца и не понял, о чём речь.
— Накладываю на тебя епитимью! В эту ночь ты не ляжешь, пока не прочитаешь вслух святую книгу «Основы фотосинтеза».
— Я прочитаю.
— Не слышу раскаяния. Ты прочтёшь её два раза. И выучишь первую главу.
— Но…
— И вторую! — добавил сурово помощник аббата. На этом служба завершилась. И московитяне отправились в библиотеку.
В пустом коридоре Сомов прошептал: