Главный фигурант
Шрифт:
Зачем я так подробно рассказываю о своем не таком уж легендарном прошлом? Чтобы была понятна картина, происходящая в этот момент на пустыре. «Групп изъятия» под моим началом нет, их роль пришлось исполнять боекомплекту моего старого доброго «глока». Главное – стрелять в одно и то же место, чтобы у окружающих не возникало сомнения, что стрельба ведется спонтанно и с перепугу. Когда четверо из толпы, наиболее приблизившиеся к нам, завыли и упали ниц, я услышал крик Кряжина, из которого следовало понять, что теперь на меня ложится ответственность за Шустина и Гейса,
Кстати, о Кряжине. Я не знал, что он знаком с Гейсом. А он мне ни вчера, ни сегодня об этом не сообщал. Хотя чему тут удивляться – с нами, как собака на поводке, болтается этот репортеришка, и советнику вряд ли хочется, чтобы тот знал больше, чем ему положено...
Мне первый минус – я упустил Шустина. Этого коротышку снесло людским потоком, и его жалобные круглые глаза, увеличиваемые линзами очков просто до неприличных размеров, мелькнули передо мной, моля о помощи, и исчезли.
– В сторону! – заорал я, стараясь походить на идиота. – В сторону, стрелять буду!!
Мне нужно было ворваться в толпу. Иного способа бежать быстрее, чем она, я не видел. За Кряжина я не беспокоился, его не пьяница пальцем делал. Остановить разогнавшийся центнер живого веса невероятно трудно, если этот центнер ведет идея. У Кряжина идея есть. У толпы она была. До того момента, как стали падать на снег ее лучшие адепты.
– Руку!! – завизжал я, врезаясь в отступающих. – Они отрубили ему руку!! Стой, стой, товарищ!! Не наступайте ему на кишки!.. Боже мой, вы люди или нет?!! Что вы делаете, менты поганые?! Они разрезали у него вены! Ему же больно!..
Кто хоть раз бывал на траулере во время путины, тот хорошо помнит звук, который издают мириады чаек, кружась над тралом, полным рыбы. Добавьте еще звука. Еще! А теперь представьте чаек, упавших в трал и пытающихся взлететь.
Наконец-то! Они сообразили! Забегая в чужие домики, бродяги стали исчезать с «улицы». Домики не выдерживали притока желающих, на всех двух акрах жилого массива стоял треск, но даже он был не в силах заглушить ор, рвущийся из несмоченных глоток.
Где Шустин? Где этот кот?!
Я метался от домика к домику, бродяги, узнавая меня, визжали и швырялись какими-то съестными припасами, и ни в ком из них я не узнавал ни Гейса, ни журналиста.
Толпа, та ее часть, которой не хватило места в домиках (интересно, а как хватало раньше?), бросилась через пустырь, утопая в снегу. Повсюду была кровь. Отчасти виноват в этом был я, точнее – пули из моего «глока», за остальное я не в ответе – я никого не тронул пальцем до того момента, пока не вбежал в предпоследний по улице домик. Он чем-то напоминал жилище Гейса – быть может, именно это заставило меня обратить на него особое внимание? Как бы то ни было, я откинул в сторону дверцу, которая тут же сорвалась с петель и больно ударила меня своим углом по ноге, и застыл на пороге.
У дальней стены – я хорошо это видел при свете горящей масляной плошки – лежал на спине Гейс.
Он лежал в углу, у стены, свернувшись калачиком, закрывал руками лицо и жалобно скулил. Лицо его было в крови, куртка разодрана под мышкой и на воротнике, и он даже ногами хотел закрыться от того, кто поднял над ним тесак для рубки мяса.
Это был бродяга лет сорока на вид, обезумевшие глаза его блестели нездоровым огоньком, и до того момента, когда тесак должен был разрубить голову репортера надвое, как тыкву, оставалось что-то около секунды.
Я выстрелил, целясь в сустав на лодыжке. Представляю, как ему сейчас больно. Я представляю даже то, как нога его потеряла опору и ему пришло в голову, что ему отрубили ступню таким же тесаком.
– Суки!! – возопила жертва моего обстрела, валясь на пол и подвывая от боли.
Какой неблагодарной скотиной нужно быть, чтобы так отблагодарить человека, только что снявшего с него «мокрую» статью!
Но я поторопился с укором. Уже стоя на коленях, этот сорокалетний мерзавец приподнялся и вновь завел тесак над головой Шустина. Теперь времени не было даже на то, чтобы стрелять в опорную руку. И я, холодея сердцем, выстрелил в голову...
Глава двенадцатая
Он мчался сначала по улице, а когда уперся в сугроб, стал карабкаться на него. Тепло от домов сделало его поверхность прочным, плотным, но одновременно не скользким и не рыхлым, так что ему довольно легко удалось взобраться на его возвышение.
Когда началась суматоха и зазвучали первые выстрелы, он подумал, что опять прибыла строительная комиссия с предписанием собрать скарб и убраться с территории. Так уже было пять или шесть раз. Однажды бродяги ушли, а экскаваторы и бульдозеры не приехали. Бродяги вернулись обозленные и более с этой земли не уходили. Но и застройщик, похоже, не торопился, потому как если у него легко получается со сносом жилых домов в черте Москвы, то почему бы ему не снести эти лачуги вместе с их хозяевами. Однако это время не наступало, и к такому положению вещей все привыкли.
Федул закурил, вышел из своего домика и направился к толпе. События там происходили, судя по всему, нешуточные. Либо опять кого-то судили за кражу, либо на территорию «серпентария» заползла чужая змея и теперь выясняется причина такого дерзкого проникновения. Так тоже уже было.
Но, дойдя до крайних, он услышал слово «мент» и чуть напрягся. Неужто сюда явились менты? Последний раз такое историческое событие происходило в прошлом году. Потом услышал голос самого мента и его разговор с Гейсом. Странно было все это. Такого не бывает, но пришли именно за ним, Федулом, единственным, кого сейчас толпа занимала менее всего. Услышал про цепь, про Забалуева (правильно, Забалуева он и бил по голове!) и понял, что пора уходить.