Главный фигурант
Шрифт:
Не дождавшись ответа, он вонзил сигарету в пепельницу, как в глаз циклопу, завалился на бок и презрительно замолчал. Через минуту, когда он уже почти успокоился, услышал:
– Я могу назвать вам не одну, а десятки причин, Шустин. Но вы мне все равно не поверите. Однако уверен, что за время нашего знакомства мне удастся подобрать случай, чтобы продемонстрировать вам такое отречение.
Помолчав, Кряжин добавил:
– И я сделаю это так, чтобы не вы один стали тому свидетелем. Доказательства существуют, когда они проверяются на практике в присутствии многих.
С этой минуты не было произнесено более ни слова. «Неужели он сказал это и спокойно
– Запейте водой, Шустин, я вас умоляю. Она в графине на столе.
Когда машина с прекрасно выспавшимся Сидельниковым за рулем остановилась неподалеку от пустыря за Измайловским лесопарком и из нее вышел нормально отдохнувший Кряжин, чтобы купить сигарет, совершенно измученный и оттого плохо выглядящий Шустин глухо поинтересовался у капитана:
– Вы давно его знаете?
Сидельников посмотрел на журналиста, разыскивая взглядом причину такого любопытства, нашел языком во рту какую-то крошку и сплюнул ее в приоткрытое окно.
– Четырнадцать месяцев.
– У него есть близкие люди? Я имею в виду тех, с кем он мог бы пообщаться на темы женщин, пива, хоккея, машин? Те люди, с кем ему легко было бы обмениваться впечатлениями не на темы уголовных дел?
На губах капитана снова заиграла гадкая улыбочка:
– Я вижу, одних суток присутствия с оперативно-следственной группой вам хватило с избытком?
Он был не прав. Что сейчас было необходимо журналисту, так это именно общение с ним и Кряжиным. Еще сутки назад он понятия не имел, что предпринимают власти, чтобы раскрыть тяжкое преступление. А нынче он ходит в школу этого искусства, и школа эта является, по-видимому, одной из лучших. Выспавшийся капитан, несмотря на сарказм, все же снизошел до разъяснений:
– Как-то мне посчастливилось стать свидетелем разговора Ивана Дмитриевича с репортером известной столичной газеты. Тот собирал, так же как и вы, только с присущим ему здравым смыслом (Шустин поджал губы и дрогнул щекой), материал для своей статьишки. И он спросил советника: «Почему у вас нет друзей?» Хитрая бумажная крыса уже нагрызла где-то информации. И Кряжин ответил: «Однажды я составил список тех, кто должен был бы прийти на мои похороны. А потом список тех, кто из них придет, если я умру в будний день. Список стал наполовину короче. Потом прикинул, кто из оставшихся явится в дождливый будний день. Осталось четверо, и я понял, что из них вряд ли кто сможет вырваться, если у него дома прорвет кран. По окончании последней минуты сорокового после этого события дня обо мне никто уже никогда не вспомнит, потому что мои родители к тому моменту давно будут мертвы». Журналюга осел и машинально спросил: «Почему же вы так трагически рисуете свое будущее?» На что Кряжин тут же ответил: «Потому что у меня нет друзей».
– И что сие означает? – осипшим голосом поинтересовался Шустин.
– Сие означает, что всяк, кто полезет в душу советника или в его дела, останется с той же информацией, что имел до этого, только иметь он ее будет с еще более глупым видом, который сейчас так явственно и присутствует на вашем лице, Шустин.
Журналист, явно не желая уступать инициативу и следуя профессиональной привычке получить сведения не прямо, так в обход, едва успел открыть рот...
–
...как тут же заговорил Сидельников:
– А у меня друзья есть. А еще есть отличная от кряжинской методика отсечения желающих покопаться в моей личной и служебной деятельности. Я сразу бью в пятак, потому как кандидатом юридических наук не являюсь и испортить о себе впечатление не боюсь. Вам бы рубашку сменить, Шустин.
– Так вы же меня не отпускаете, – возмутился тот. Он давно понял, что в этой компании ему выдают информацию порциями. Да и та, что до него доходит, распространяется лишь в интересах Кряжина.
– Верно, – на губах капитана снова стала проступать знакомая журналисту улыбка, и она не сошла с его губ даже в тот момент, когда в машину, качнув ее, как лодку на воде, уселся Кряжин. – И не отпустим.
– Я только что переговорил с девчушкой из киоска, – задышал морозом советник. – Она сказала, что полчаса назад Федул купил у нее две пачки сигарет «Кэмел» и пошел туда, – он указал направление рукой и объяснил: – К строениям на пустыре. Она тут знает всех бездомных, да и как не знать, если у нее в киоске самогоном пахнет. Ты не в курсе, капитан, что может заставить самое экономное на этой планете существо – бомжа – купить «Кэмел»? Полагаю, это растрачиваются денежные средства, добытые преступным путем в квартире артиста Забалуева после реализации удачно осуществленной наводки совместно со Степаном Максимовичем.
– Да не был я на том г’азбое! Не был!!
Через десять минут машина была поставлена за снежный нанос, возведенный бульдозером при расчистке пустыря, который готовился как место будущего котлована для строительства нового жилого комплекса. По словам продавщицы киоска, разговорившейся с Кряжиным и подпавшей под его обаяние, строительство намечается уже пятый год, пустырь регулярно очищается, но на большее у застройщика пока не хватает средств.
Упоминание Кряжиным строительных бонз натолкнуло муровца на мгновенное соображение:
– Вот за застройщиков и сойдем. А вы, Шустин, идите за нашими спинами. Как увидите Мишу-Федула, из-за спины говорите, как он выглядит.
Троица по примеру тевтонских рыцарей двинулась «свиньей», только с вывернутым назад пятаком. «Пятаком» являлся журналист, высовываться из-за пуховиков его спутников ему решительно воспрещалось. Он прихрамывал сзади, изредка выглядывал, пытаясь обнаружить в толпе сидящих у костров и просто на снегу бродяг, и сразу же нырял обратно.
Чужаков в таких местах не любят. И здесь, за не видимым глазу забором, разъединяющим общество и отторгнутых от него, действуют свои законы и правила поведения. Среди подобных мест в Одессе есть Молдаванка, в Питере – Лиговка, в Москве – Марьина Роща, а в ее Восточном административном округе – пустырь, именуемый живущими на нем лицами «серпентарием». И появление на этой территории, обозначенной как «питомник змей», посторонних не вызвать подозрения и агрессии не могло.
Первый крик раздался справа по ходу движения.
– А! – послышалось из глубины старого фанерного домика, над входом в который был прибит выцветший от дождя и ветров красный флаг. – Стукачок ментовский!
«Гейс, – догадался Кряжин, вспоминая «разъяснения» Шустина. – Пьяный».
Но когда тот появился из своего убогого строения, Кряжин получил возможность убедиться в том, что Гейс абсолютно трезв. Вероятно, обозвать Шустина «стариком» ему мешали двое, которых он счел ментами. Менты, и рядом – толстячок, называвшийся детективом. И кто он после того? Он стукач.