Главный фигурант
Шрифт:
А еще он рассказал о содержимом двух черных полиэтиленовых мешков, стянутых сверху и опечатанных мастичной печатью Генеральной прокуратуры. Они стояли у сейфа, прислоненные друг к другу, как негры перед судом Линча, и советник посетовал на то, что список вещдоков на бумаге у него есть, а вот наличие их и состояние оценить ему до сих пор не хватало времени.
Сидельников, тот уснул сразу, едва под его спиной появилась ровная и твердая поверхность, и журналист никак не мог понять, как можно мгновенно уйти в блаженный сон, если руки твои скрещены на груди, ноги поставлены на пол, а туловище откинуто назад на три поставленных в шеренгу стула. Что касается Шустина, тот попробовал просто прилечь и тут же встал.
– Это обычная поза отдыхающего сотрудника уголовного розыска, – пояснил советник, убирая документы со стола в сейф и громыхая замком. – Треть жизни человек проводит во сне. Опер половину этого сна проводит в такой позе. В углу стоят ваши три стула, господин Шустин. Сами виноваты. Нечего было фотосъемкой заниматься и разбоями промышлять. Спали бы сейчас дома под своим теплым синтетическим одеялом на подушке из холлофайбера.
Репортера при последних словах передернуло. Неужели Кряжин и впрямь до сих пор сомневается в том, что события на Знаменке в квартире артиста Забалуева – недоразумение? И потом... Следователь что, был в его... квартире?
– Откуда вы знаете, что одеяло у меня не пуховое, а подушка из синтетического наполнителя?
– Вы «перьевой» аллергик, Шустин, и ваш насморк при отсутствии простуды за эти сутки меня просто убил. В машине у вас постоянно першит в носу, вы чешетесь, как прокаженный, и беспрестанно поедаете какое-то антигистаминное средство. А все оттого, что у нас с капитаном куртки на гагачьем пуху. Видели бы вы свое лицо, когда втихаря и всухомятку лопаете эти горчайшие таблетки. – Вспомнив о тревоге репортера, Кряжин улыбнулся: – Не волнуйтесь, я не был у вас дома. Но разве могут быть дома у человека с такими признаками аллергии пуховое одеяло и подушка с пером?
Разоблаченный и тем обиженный журналист улегся боком на стулья. Впрочем, паузы, ставящей его в неудобное положение, не было, потому что Кряжин, который, по мнению Шустина, страдал открытой формой хронической бессонницы, опять принялся за свое. С половины второго до четырех часов утра, постоянно будоража воображение единственного слушателя, он рассказывал свои бесконечные истории и курил. Шустин изредка косил взгляд в темный угол, где безмятежно спал сыщик МУРа, и страдал от приступов черной зависти.
– ...А вот была одна история, Степан Максимович, и случилась она в конце февраля этого года. Передали мне дело об автомобильной мафии. Целый синдикат. Делается нынче так. В Германии угоняется автомобиль, скажем... Вам какое авто больше нравится, Степан Максимович?
– «Ме...», «Вольво», – глухо пробубнил Шустин.
– Ага, понял. Угоняется, значит, в Германии, где-нибудь в Бремене, «Вольво». Машина две тысячи второго года, свежая модель, застрахована, как и положено, и перегоняется в Беларусь. На границе она продается русским же перекупщиком, причем те прекрасно осведомлены о статусе машины. Эти перекупщики вступают в преступную связь – давно, заметьте, налаженную! – с белорусскими таможенниками, и авто въезжает на территорию России уже в виде добросовестно приобретенного транспорта. Пригоняется в Москву и здесь сдается какому-нибудь нуворишу. Через месяц другая группа, на этот раз из числа сотрудников ГИБДД, машину останавливает, проверяет ее по своим каналам и тут же везет на штрафстоянку, ибо по всем данным Интерпола значится, что авто в угоне и находится в розыске за бременской полицией. Возбуждается дело, и оно передается в прокуратуру. Следователь долго выпаривает нового владельца – добросовестного, заметьте! – после чего делает ему предложение, от которого тот не в силах отказаться. За какие-то десять тысяч долларов следователь согласен дело прекратить за отсутствием в действиях хозяина авто состава преступления и возвратить ему со штрафстоянки машину. Ну, не рыцарское ли предложение?! Что такое десять тысяч долларов по сравнению с теми шестьюдесятью, которые автолюбитель потеряет, если на предложение не согласится? Вы бы не согласились, Шустин? Шустин!..
Встрепенувшись ото сна, журналист чуть привскакивает на стульях, соображает, что это не война началась, а Кряжин пытается добиться его понимания, после чего кряхтит, говорит: «Да, конечно» – и снова укладывается. История советника, конечно, интересна, но природа берет свое и заставляет яростно борющегося со сном репортера забыться и отдохнуть. Непонятно только, почему природа не берет свое у Кряжина? Или она просто у Шустина берет за двоих? Журналист все-таки находит в себе силы стряхнуть усталость и даже покашлять, подтверждая этим свое внимание.
– Деньги нувориш, конечно, выплачивает, но, понимая, что аналогичный эпизод может произойти с ним и завтра, «Вольво» продает. Его покупает другой нувориш, которого тут же «выпасают» все те же сотрудники ГИБДД, и машина вновь оказывается на штрафстоянке, а дело возбуждается тем же следователем, который вскоре сделает предложение сходящему с ума от огорчения хозяину. Как вы думаете, Степан Максимович, сколько раз можно доить один и тот же «Вольво»?
– Пять, – наугад отвечает тот.
– Неправда ваша, – в тишине ночи щелкнула зажигалка, и Шустин опять почувствовал запах дыма. Сам он накурился еще в одиннадцать вечера, и теперь от табакокурения «важняка» у него порядком болела голова. Самому же Кряжину, по-видимому, ничего не угрожало, и он безмятежно продолжал убивать свою бессонницу: – Максимум, который я отсек, – девять раз. Но это не самое забавное. Вы можете поверить в то, что угонщики в Бремене, перекупщики из России, таможенники в Беларуси, сотрудники ГИБДД в Москве и следователь прокуратуры – это члены одного международного преступного сообщества?
Журналист решил сменить тему. Она, безусловно, интересна, но к будущей сенсации, автором которой должен явиться Шустин, не имеет никакого отношения.
– А что в мешках?
И сразу затронул этим больное место следователя. Тот вздохнул, видимо, от недовольства, что его переключили с интересного разговора на неприятный, и сказал, что эти мешки набивал Вагайцев, и на данный момент одному ему, отпускнику, известно, что там находится.
– Если верить описи, то там уложены образцы одежды потерпевших и их личные вещи. Опись описью, но совпадает ли список с указанными в нем вещдоками... Не будет хватать одного, и судью это тотчас заинтересует. А поскольку наш суд гуманный и беспристрастный и любые противоречия, не доказанные в ходе предварительного следствия, однозначно трактуются в пользу подсудимого, у меня могут появиться большие проблемы.
И Шустин пожалел, что из тысяч возможных тем выбрал именно эту. В кабинете щелкнул включатель настольной лампы, и журналисту ударил в глаза свет. Проклиная в душе все на свете, он лежал и, почти вывихнув голову, наблюдал, как Кряжин, держа перед собой опись, стал выкладывать на пол плотно упакованные заботливой рукой предыдущего следователя прозрачные целлофановые свертки. Сквозь мутную пленку виднелось разноцветное содержимое: куски ткани, обувь, мобильные телефоны, ажурное нижнее белье... Каждый пакет был опечатан и глухо упакован.
– Вот, посмотрите, – недовольно пробасил советник и бросил в сторону журналиста маленький пакет. – Когда я говорю о непрофессионализме следователя, я имею в виду именно это.
Поймав пакет, Шустин его с величайшим любопытством, несмотря на сонное состояние, изучил. Это были ажурные трусики одной из жертв, уложенные в целлофановый пакет, верх которого был стянут суровой ниткой, завязан, и две мастичные печати, прижимая хвостики ниток к пакету, горели ярким штампом. «Генеральная прокуратура РФ. Для печатей № 3» – значилось на нем. Повертев его в руке и не решаясь возвратить предмет тем же способом, что получил, Шустин встал и приблизился к мешкам.