Глеб Белозерский
Шрифт:
Услышав шум сражения, возгласы, откуда-то возник совсем ветхий старик. Он был слишком слаб, чтобы последовать за молодыми односельчанами, укрывшимися в лесу, и прятался в погребе.
– Доброе дело сотворил, сынок, - промолвил старик поощрительно.
– Мои сынки четверых бусурман подстерегли на дороге и всех вот так же уложили.
– Убиенных убрать не подсобишь, чтобы не прицепились к тебе ханские люди?
– Мне все одно… Бояться уже нечего. Как Господь распорядится моей судьбой…
– Не скажи, дед. Жизнью надо дорожить и старому и малому. Помог бы
– - Не утруждайся, сынок. Подам сигнал, придут из леса мои ребята. Уберут эту, прости Господи, падаль. Лучше всего в прорубь спустим.
– Бог в помощь твоим ребятам.
– Спасибо за добрые слова. Покажи-ка мне свою рану.
– Ты знахарь, что ли?
– Никакой не знахарь, а старый вояка. Воевал много лет назад, когда еще князь Константин Всеволодович, отец Василька с братом своим, Юрием, из-за великого княжения сцепились. Злая сеча случилась тогда при Липице. Старые бывалые воины учили меня, как кровь остановить, коли ты ранен, какую травушку приложить, чтобы поскорей зажило.
Старик осмотрел рану Григория, промыл ее чистой родниковой водицей из кувшина, приложил пучек каких-то трав и перевязал ее чистой тряпицей.
– Теперь и в путь отправляйся. Да лошадок бусурманских прихвати, пригодятся, коли дорога дальняя.
– Дальняя, отец. До самого Белоозера.
Григорий отыскал свою охранную грамоту, стряхнул с нее снежные комья и сунул за пазуху. Авось пригодится когда-нибудь. Обоих монгольских лошадей взял с собой в качестве трофеев.
Уже в пути, выходя на волжский берег, Меркурьев спохватился, что отправился он в дальний путь без всякого запаса съестного. В одном из селений на берегу Шексны он выменял одну из монгольских лошадей на большой шмат свиного сала, куль ржаных сухарей и мешок овса для оставшихся лошадей, взяв в придачу и старое седло.
Приближаясь к Белоозеру, Григорий почувствовал себя плохо. Разболелись раны, полученные в Ситской битве, когда он вместе с другими воинами прикрывал князя Василька. Раны были неглубокие и не казались вначале слишком серьезными. Но Григорий не принял своевременных мер, чтобы промыть их, воспользоваться целебными травами. Да и дальняя дорога, потное, немытое тело, общая усталость оказали свое влияние. Раны воспалились и нестерпимо зудели.
Добравшись до Белоозера, он свалился без сил и был не в состоянии сразу же встретиться с княгиней и владыкой. Только после того как старая знахарка подняла его на ноги, такая встреча состоялась. Григорий Меркурьев рассказал все, что произошло с князем Василько на поле боя и в ставке хана Батыя.
Не проронив ни единого слова, без единой слезинки выслушала княгиня Марья горький рассказ белозерского кузнеца, десятника ростовского войска Гришки Меркурьева. Княгиня была готова к такой новости, сердцем чувствовала, что ее Василька, отца ее детей, уже нет на свете. Но все же в душе еще теплилась слабая надежда, - может быть, пощадит ее ненаглядного грозный хан Батый, смилостивится. Нет, не смилостивился!
Почернела, осунулась, посуровела княгиня Марья. Темные круги под глазами резче обозначились. До крови закусила она тонкие губы. А владыка Кирилл расспрашивал Григория подробности битвы, пленения и гибели Василька. Заставлял Григория тщательно припомнить и те слова, которые говорил ему Батый.
– Найдешь то место, где захоронено тело князя?
– вопрошал владыка.
– Непременно найду. Могила его на краю поляны, где стоял ханский шатер. Рядом огромный клен. Я на том клене для памятки зарубку сделал.
– Князя Василька мы похороним со всеми почестями в Успенском соборе, главном ростовском храме. Верю, что придет время, и церковь причислит великомученика к Лику Святых, он этого заслуживает. Слышишь, матушка-княгиня?
Уйдя в себя, княгиня Марья молчала. Но Кирилл продолжал обращаться к ней.
– Сынок твой старший, Борис, отныне считается князем Ростова, преемником покойного батюшки своего. По малолетству князя ты правительница. Я, как старший духовный иерарх Ростовской земли, готов помогать тебе всемерно. И боярин Евлампий разделит с нами все заботы.
Евлампий Неофитов поклонился княгине и владыке в знак согласия.
Княгиня Марья наконец нашла в себе силы вступить в разговор.
– Я бы монашество приняла, вдова горемычная. Женский монастырь хочу основать в Ростове. Назову его именем святого Спаса. Будет и моей обителью.
– Похвально твое намерение, матушка, - сказал поощрительно Кирилл.
– Но не забывай… - Владыка сделал паузу: - Не забывай, что и монашеский сан не снимет с тебя заботы о сыновьях, о благополучии Ростова.
– Полагаюсь на твои наставления, владыка, - тихо прошептала Марья.
– Уж позаботься об останках князя. Ты прав, ему теперь место не на лесной поляне, а в Успенском соборе. Ведь он завершил строительство, начатое еще его батюшкой Константином…
О гибели отца сообщили маленькому Борису. Услышав горестную весть, мальчик расплакался. Владыка утешал:
– Не гоже, князь, давать волю слезам. Ты теперь князь Ростова, продолжатель дела отца. Старайся всем походить на него. Щедрой души был человек. Занесем, князюшка, в летопись добрые дела его.
Княгиня Марья Михайловна и епископ Ростова Кирилл Второй были духовными единомышленниками. Люди для своего времени образованные, начитанные, великие книжники, они трудились вдвоем над составлением ростовского летописного свода, охватывавшего много имен и событий.
Глебу сообщать трагическую весть было бессмысленно: все равно не уразумел бы ничего по малолетству. Еще недавно был ползунком.
Кирилл продолжал наставлять княгиню.
– Подрастет твой младшенький, возмужает… Выделим ему удел. Можно Белоозеро с округой. Борис останется старшим в роду, Глебушка, как удельный князь, у него в подчинении.
– Что же теперь делать, владыка?
– с отчаянием в голосе вымолвила княгиня.
– Воспитывать сыновей, управлять Ростовской землей. Платить супостатам дань. Скрывать свою ненависть к ним и ладить с ханом.
– Ты прав, владыка, - спокойно ответила княгиня Марья, - хотя приглушить ненависть, забыть о жертвах вряд ли возможно.