Глинка

Вадецкий Борис Александрович

Мария Петровна сказала, явно напрашиваясь на подарки, извинения и, главным образом, послабления в ее скованной приличиями жизни… не то жены, не то вдовицы:

— Хоть бы одно ласковое письмо от вас. Что могут подумать соседи? Да и зачем волновать меня? Если вам так хорошо в Малороссии, бог с вами, но вы совсем забыли, что женаты, что у вас семья!..

Теща не преминула выразить свою досаду, спросив:

— На малороссийских ярмарках вам не приходилось бывать?

— Бывал.

— Ну вот, и хотя бы цветной полушалок догадались мне привезти.

— А правда ведь! — сказал, покаянно вздохнув, Глинка.

Но дочь тут же вмешалась в разговор:

— Мама, разве вы не знаете Мишеля? Что ему до нас? Из меня он хочет сделать монахиню, из вас — добрую прислужницу в доме.

Он готов был повиниться в своей забывчивости. Конечно, полушалок следовало привезти, тем более: «дорог не подарок, дорога забота». Глинка сидел за столом в столовой в домашнем халате на беличьем меху, мелкими глотками, церемонно пил чай и спрашивал себя: действительно ли он находится дома и эти две женщины, сидящие с ним, пожизненно дарованы ему судьбой для того, чтобы взыскивать с него и наставлять уму? Мария Петровна отвертывалась, чтобы скрыть слезу, дрожавшую на ее напудренной щеке, а он не верил ни ей, ни слезам. Но тем не менее не мог не признать ее правоту. Он оглядывал комнату и, казалось, не узнавал недавно купленную обстановку: легкий красного дерева буфет, выступающий из угла па фоне розовых штофных обоев, турецкую тахту, заваленную пуховичками, — не разностильно ли? Впрочем, в ее вкусе. Цветы на подоконниках закрывали от глаз неприютный, булыжником вымощенный двор, по которому бездомно слонялось утреннее солнце, тонкий запах гелиотропа был разлит в комнате. Искоса поглядывая, Глинка находил, что жена красива, даже мила в своей обиде, но в пухлости ее капризного, с чуть вздернутой губой, лица, в покатости оголенных плеч таится что-то злое и безвольное. Хотя стоит ее оскорбить, и она обретает волю. А оскорбить можно не только невниманием, нет, она принимает как оскорбление отсутствие своего выезда… Четверка лошадей и новая карета давно уже предоставлены ей, но случилась беда: одна из пристяжных пала. Михаил Иванович, узнав об этом по приезде, сказал:

— Обойдемся…

Мария Петровна вспылила:

— Разве я купчиха, чтобы ездить на паре?

Но больше всего ее оскорбляет, что в доме нет денег. А между тем почти все друзья Михаила Ивановича богаты!

— Это неприлично! Кроме того, вы можете этим отшатнуть их от себя. Дворянин, предпочевший музыку приличной должности и нуждающийся в деньгах дольше двух месяцев, уже обрекает себя на сострадание. Но вы же не хотите, я полагаю, чтобы жалели не только вас, но и меня, — я ведь ничем не виновата, поверив вашей любви ко мне!

— Поверив любви? — переспросил он.

— Конечно! Разве может быть, чтобы любящий человек не поберег любимую женщину? Раньше вы думали не только о музыке!..

Он промолчал. Конечно, женившись, он сам породил в ней эту тягу к достатку. Тем более, она никогда не жила богато и, разумеется, не собиралась с ним жить в бедности! «Нет, отказать во всем, не только в лошадях, в… квартире, уйти самому!» — вспыхнуло и тут же погасло мстительное желание.

Оберегая себя от спора с ней и от объяснений с ее матерью, он сказал:

— Мария Петровна, деньги будут, уверяю вас.

Разговор о деньгах и лошадях был вчера, сегодня его щадят, к этому не возвращаются. Но, конечно, помнят!

Мария Петровна, переглянувшись с матерью, сообщила:

— Мне известно, что в обществе не сочли грехом, если бы вы захотели издать сборник своих романсов. За него неплохо заплатили бы!

«В каком это обществе?» — хотелось ему спросить. И кто эти благодетели, думающие за него? Ну что ж, мысль о сборнике приходила и ему, хотя продавать свои ноты издателю не хотелось бы… Пересилив раздражение, он ответил:

— Матушка присылает нам не так мало денег. Хватит ли, однако, если я издам этот сборник?

— На первый случай хватит. Поправить положение! А там, может быть, поможет государь! — вступилась в разговор теща. — Что делать, если вы все-таки не Моцарт, милый мой, и к тому же сколько времени проводите праздно!

И она туда же! Конечно, он мог бы поправить положение, написав что-нибудь для хора… И говорил же Пушкин: «Не продается вдохновенье, по можно рукопись продать». Только не из кажущегося ли бездействия его родится сам вымысел «Руслана»? Не путешествия ли и случайные встречи с людьми толкают к работе, вызывают потребность в одиночестве? Трудно, однако, сообразовать «вольность» своего поведения с требованиями Марии Петровны и ее матери.

— Хорошо, — сухо согласился он. — Я займусь изданием романсов.

— А до того, как сборник будет издан, нужно уже сейчас кое-что сделать! — обрадовалась Мария Петровна. — Показать, что в доме у нас весело и благополучно. Да, Мишель, милый, обязательно!

Она подошла к нему, держа чашку в руке, вся в белом, с белой розой на груди, и, заглядывая ему в глаза, просила:

— Раут. Воскресный раут. Сорок гостей. Я уже решила, кого надо пригласить. А деньги? Деньги пока даст один человек, не маклер, нет, и под небольшие проценты.

— Вполне приличный человек! — подтвердила теща, оживившись.

— Где же такой? — рассеянно поинтересовался Глинка.

— Он здесь. В людской! — торопливо и виновато ответила жена. — Я пригласила его. Позвать?

— Зовите! — съежился Михаил Иванович, зябко кутаясь в халат и глядя в сторону.

Он поднял глаза, когда перед ним предстал рослый детина в плисовых штанах и розовой косоворотке, расстегнутой у ворота. Лицо у детины было шальное, доброе и столь беспричинно веселое, что Михаил Иванович невольно улыбнулся. Одалживатель этот скорее походил на ярыжку, чем на маклера, вымогателя процентов.

— Порфирий Яблочкин, театрал, — представился незнакомец.

— Театрал? — поднял брови Глинка.

— Так точно. Ссужаю артистов, певцов, сам пою… Да вы не того, не стесняйтесь меня. Мне Мария Петровна говорила. Готов ссудить…

— Подо что же?

— Под… царя. Чего вам беспокоиться…

— Как это, под царя? — изумился Глинка.

— Да разве царь допустит, чтобы его капельмейстер у пас под сапогом, прости господи, был. Вы не отдадите — он отдаст.

— Вот что! А если бы без царя?

— Можно и под песни, Михаил Иванович…

— Это лучше. А если песня не удастся?

— Не в том вы чине. Смеяться изволите.

— А откуда такой богатый? Что сам делаешь? — заинтересовался Глинка.

— Купецкий сын я, — сокрушенно сказал детина. — Дело мое, надо считать, в будущем. А пока батюшка в деньгах на доброе дело не отказывает. Запишет себе в тетрадь, спросит: «Артист, не пьет?» Перекрестится и выдаст деньги. Расписку я пишу. Я и остаюсь в ответе.

— Так, ну что ж. Буду должен, стало быть, вашему отцу пятьсот ассигнациями под… песни. На год, что ли? Согласен?