Глубокое течение

Шамякин Иван Петрович

— Андрей? — у Лесницкого радостно сверкнули глаза.

Приборный отрицательно покачал головой.

— Нет. Самого еще нет. Задержался в Москве. Но посылочка эта — от него. Добрался, жив-здоров. Несколько дней тому назад обком получил трех радистов с радиостанциями. Нам — в первую очередь. Понимаешь, что это значит?

— Это значит, Сергей, что мы теперь живем! Теперь будем вооружены самым сильным оружием, самым необходимым в нашей суровой борьбе — связью! Связью с Москвой, с партией, со всей страной. Помнишь, я говорил тебе — придет такое время? — Лесницкий обнял друга и радостно засмеялся, забыв даже на мгновение о кровавом событии в Межах. Но только на мгновение. И тут же спросил: — А что плохого?

— Плохого,

брат, по количеству больше, лихо на него! И нужно же было этому случиться именно теперь! Началось с того, что операция Гнедкова провалилась и не только провалилась, но и вылезла боком. Получилась осечка с миной. От злости хлопцы обстреляли вагоны. А эшелон был с живой силой. И, видно, стреляные воробьи ехали. Должно быть, эсэсовцы, чума на них! Остановили эшелон — и в бой. Чуть не окружили хлопцев. Четыре человека убито, девять — ранено, в том числе Гнедков и Маевский. Что ты скажешь! Просто выть от горя хочется… В такое время, в самом начале, почти вся группа подрыв-ников вышла из строя. А виноваты мы с тобой, комиссар.

Лесницкий поднял голову. Но Приборный не дал ему ничего сказать.

— Понимаешь — почему? Тактика неправильная… Тактическая ошибка. Нельзя подрывников посылать одних — нужно их прикрывать, защищать… А мы всё на «ура» привыкли. Все на панику надеялись. Подводных камней не видели… Так вот они! Пожалуйста.

Лесницкий молчал. Это были самые тяжелые потери за все время существования отряда, и они больно поразили его. Перед глазами встал образ убитой Тани Гребневой.

«Ошибка… Тактическая… А кто давал нам право делать такие ошибки? Тут — ошибка, Жовну плохо знаем — ошибка. Ошибка за ошибкой», — в глубине души росла злость на себя и Приборного. Чтобы сдержать себя, Лесницкий сел, но пальцы нервно барабанили по футляру радиостанции.

— Партия нас не для того здесь оставила, чтобы мы делали ошибки.

Приборный с удивлением посмотрел на него.

— На войне не бывает без ошибок.

Лесницкий не ответил, а после нескольких минут раздумья спросил:

— Тяжело ранены Гнедков и Маевский?

— Не тяжело, но из строя вышли. Месяц проваляются… Маевский ранен в голову осколком мины, Гнедков — пулей в руку. — Приборный улыбнулся. — Сегодня Алена уже жаловалась на них. Покоя не дают — и в госпитале мастерят свои мины. Чего доброго, взорвут еще все медицинское хозяйство.

Лесницкий подобрел, услышав про Гнедкова и Маевского, и уже спокойно сказал:

— Ладно, Сергей. Тактическую, как ты назвал ее, ошибку мы исправим. Подрывников будем прикрывать. А вот как нам наш народ прикрыть? Женщин, детей? — голос его дрогнул. — Вот что…

Приборный не понял и перебил его:

— Погоди… Я еще не обо всех несчастьях рассказал тебе. Осталось главное и самое отвратительное. Просто язык не поворачивается, чтобы рассказать об этом. На вот, читай, — он протянул комиссару лист бумаги — донесение разведчиков. — Стукнув кулаком по столу. Приборный громко выругался: — Блюдолиз фашистский!

Радист проснулся, поднял голову и удивленно посмотрел на них.

Лесницкий прочел донесение. В нем сообщалось, что бандитский отряд, во главе с каким-то Жовной, расстрелял в деревне Любовка несколько человек, а в другом месте скосил пулеметом стадо коров и сжег полдеревни.

Комиссар отложил в сторону бумагу и тихо продолжил сообщение:

— В Межах они по-бандитски убили восемь человек и учинили грабеж, — он выделил слово «они». — В числе убитых — Таня Гребнева. Но я, — он стремительно встал перед Приборным, — я уже проверил… Жовна тут ни при чем. Зря ты возмущаешься… Это работа эсэсовцев. Заметь, все это делается под маркой принудительной мобилизации в партизанские отряды. Читается приказ от моего и твоего имени. Они хотят очернить нас в глазах народа, подорвать наш авторитет.

Тупоголовые идиоты! Они не могут понять, что партизаны и народ — это одно неразрывное целое, что Лесницкий и Приборный — это большевистская партия, а в партию наш народ никогда не потеряет веры. Вот уж поистине — утопающий хватается за соломинку. Тоненькая соломинка — этот их отряд! Напрасные усилия…

Приборный перебил его:

— Все это я хорошо понимаю. Но почему ты уверен, что они не использовали для такого дела Жовну? Докажи и мне.

Лесницкий укоризненно покачал головой.

— Плохо ты, товарищ командир бригады, знаешь своих командиров.

Приборный покраснел.

— Ты меня не упрекай. Ты его тоже не лучше знаешь. Тебе известно, что три дня тому назад отряд Жовны был в районе Лоева, а мы с тобой до сего дня ничего не знаем о его возвращении. Это — раз, — он загнул палец. — Второе: все мы не раз слышали, что Жовна — окруженец, кадровый командир, а на самом деле — он буфетчик. А-а? Об этом тебе известно? Два…

— И это я слышал. Но я думаю, что надо потерять здравый смысл, чтобы поверить в измену командира, который уже почти год беспощадно бьет врага. Подожди… Не перебивай… То, что он окруженец, мы слышали от других, а не от него. Вот я и говорю: плохо, что мы так мало изучаем наших людей, товарищ командир. Да, Жовна некоторое время был буфетчиком. Но перед этим он был главным кондуктором. и даже лучшим кондуктором. Буфетчиком он стал, когда заболел язвой желудка и не мог больше ездить. И без работы не мог сидеть. Вот ему и предложили… Буфетчик тоже профессия! А имя его немцам понадобилось, как имя командира маневренного отряда. Посмотри, какова «география» их преступлений: где Любовна, где Косино и где Межи? — Лесницкий повернулся к карте Приднепровья: — Треугольник. Тридцать-сорок километров расстояния от одного пункта до другого… Ясно? А Жовна скоро появится, — я не сомневаюсь. И не будем зря время тратить — лучше обмозгуем, как быстрей ликвидировать и этот бандитский отряд и результаты его деятельности. А уничтожить его нужно немедленно, да так, чтобы ни один из этих негодяев живым не вышел. Я думаю, — начнем дело с экстренного выпуска газеты. Дадим шапку: «Не верьте фашистской провокации! Очередные преступления гитлеровцев и предателей народа». Если мобилизуем все силы, до утра выпустим двойной тираж. По мере выхода газеты будем рассылать агитаторов во все стороны. В деревни, где произошли эти кровавые события, направим группы во главе с опытными товарищами. Ну, например, в Косино пойдет Лубян, Межи поручи Залесскому — ему ближе, и он хорошо знает село. В Любовку пойду я сам. Вот так…

Лесницкий повернулся к радисту, который уже сидел на кровати и с интересом прислушивался к этому, не совсем понятному для него разговору. Алексея Гончарова совсем недавно выпустили из специальной школы. И вскоре после этого его, вместе с двумя другими выпускниками, посадили в самолет и сбросили с радиостанцией в глубоком немецком тылу. Они быстро нашли того, кого им нужно было найти, и удивились, узнав, что попали к секретарю подпольного обкома партии. Два его товарища остались при обкоме, а его направили в партизанскую бригаду.

Теперь, затаив дыхание, он слушал разговор и снова удивлялся; в голове рождались разные романтические планы.

— Товарищ радист, пойдите найдите партизана Евгения Лубяна.

Он вскочил, торопливо одернул гимнастерку, поправил ремень.

— Есть, товарищ комиссар, найти партизана Лубяна. Можно идти? — красиво козырнув, он щелкнул каблуками и быстро выбежал.

Лесницкий с удовольствием посмотрел ему вслед, улыбнулся.

— Здорово! Люблю дисциплину, — и, снова повернувшись к Приборному, понизил голос: — Садись и слушай… Одновременно нам нужно заслать в этот отряд своего человека, чтоб легче было накрыть этих бандитов…