Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
строго произнес: — Как вы могли оболгать этого прекрасного человека?
— ?
— Павла Владимировича Теплова. Ведь вы утверждаете, будто он и вы…
Ошеломленная Тамара, не задумываясь, откуда и почему свалился на нее этот странный вопрос, еле
выдавила пересохшим ртом:
— А… он сам что говорит?
Голос ее прозвучал беспомощно.
Синекаев с коротким фырканьем вздернул плечами:
— Что он может говорить? Женатый человек…
Он выпалил это, ни одной минуты не задумываясь над правомочностью своих слов. Но для Тамары
перестал существовать мир. Земля с головокружительной быстротой побежала из-под ног. Значит, он отрекся от
нее. Так просто.
Она тупо продолжала смотреть на Синекаева, словно еще чего-то ожидая.
Он повертел в руках листочек из ее дневника, но читать не стал. Просто осторожно сказал, что лучше ей
сегодня же уехать из Сердоболя. Все это, конечно, неприятно, но пусть послужит ей уроком; она еще так
молода, он, Синекаев, ей в отцы годится.
Она сидела перед ним, не отворачивая окаменевшего лица, но он говорил и знал уже, что все пройдет:
рваная рана, которую он нанес ей, затянется. Хотя бы настолько, чтобы воспринимать окружающее, и тогда она
поймет, что горшее из всего, что могло бы с ней случиться, он отвел от нее собственными руками.
Он посмотрел на нее мягче. То, что он делал сейчас, представилось ему почти целительным.
Она была такая худенькая! Все пройдет, все кончится. Она еще сама поблагодарит… И что только нашел
в ней такой мужчина, как Теплов? Подумать, на чем спотыкаются лучшие люди! Но, к их общей удаче, сидит
здесь Синекаев (он поплотнее, с чувством удовлетворения откинулся на спинку стула). В самом деле, не
вмешайся он своевременно, то-то бы раздули скандал! Теплов и Ильяшева были на волосок от этого. Он
продолжал вразумлять Тамару строго, но уже успокоенно.
— Что вы так смотрите на меня? — спросил он вдруг.
Ее взгляд был по-прежнему прикован к нему. Она глядела не мигая, с тягостным недоумением, с той
странной болезненной пытливостью, которая придает человеческому взору почти физическую ощутимость.
Синекаев почувствовал себя неловко.
— Что вы так смотрите на меня? — повторил он.
— Я думаю о том, — медленно проговорила она; и он вдруг с удивлением заметил, что голос ее звучит
сильно и почти спокойно; вся она как-то неуловимо выпрямилась, от той сломленности, которая почти
растрогала его за минуту перед тем, ничего не осталось. — Я думаю о вас, — протяжно продолжала она. — О
том, какой вы на самом деле: добрый или равнодушный?
Синекаев вскочил и пробежался по комнате. Когда он снова исподлобья взглянул на нее, она была еще
спокойнее и холоднее. Она наблюдала за ним почти насмешливо. Ее голова была поднята, и пальцы,
расцепленные, лежали на коленях.
Сила презрения держала ее сейчас высоко над волнами.
Синекаев молчал. Тогда Тамара сделала то, что потом сама не могла объяснить себе, словно это был
порыв какого-то жуткого вдохновения. Она громко рассмеялась и небрежно, вызывающе закинула ногу за ногу,
так что короткая юбка открыла колено
— Значит, вы хотите, чтобы я уехала прямо сейчас? — спросила она с тем же странным весельем.
— Так было бы лучше всего, — пробормотал он.
Но Тамара покачала головой:
— Романы романами, товарищ Синекаев, а работа работой: срок моей командировки помечен
послезавтрашним числом. Могу быть свободна?
Она опять засмеялась, жестко и в то же время легко, и прошла вдоль всего его кабинета, ни разу не
оглянувшись, по длинной ковровой дорожке. Голова ее, увенчанная короткими косами, почти не колебалась. Он
видел смуглую тонкую шею и высоко обнаженный затылок — и не мог от него оторваться, пока она не скрылась
за дверью.
Дверь скрипнула, как новый сапожок. В ту же секунду Синекаев поднес руку к левой стороне груди.
Невольное движение. Он почувствовал, как что-то стеснилось там: сердце усомнилось в его правоте. Он
глубоко вздохнул, как бы выплывая на поверхность: нет, только так… Сама поблагодарит…
Преодолевая боль от обиды, нанесенной ему дерзкими глазами и высоко поднятой головой этой девушки,
но в то же время напоминая себе в глубине души, что она одна из тех, для кого он живет, Синекаев еще раз
вздохнул, уже свободнее, и, опустившись за стол, не позволяя себе делать паузу в рабочем дне, нажал кнопку:
— Пригласите следующего.
Вечерам того же дня Тамара снова вернулась в Сердоболь. Было не темно, но сумерки густели. Серые,
еще слепые улицы, как вода, расступались перед машиной и смыкались позади.
Тамара сидела сзади, крепко держась за руку Володьки Барабанова.
С той минуты, когда ноги вынесли ее из кабинета Синекаева и она с той же жуткой легкостью, почти не
касаясь земли, пробежала по всем коридорам и лестницам, а затем пересекла площадь и снова поднялась, уже
по лестнице райисполкома, открыла рывком дверь Володькиной комнаты и увидела на секунду среди многих
пятен других лиц, повернувшихся на стук двери, его лицо, обращенное к ней с испуганно-сострадательным
выражением, — она уже не расставалась с ним весь этот длинный день.
Он вышел к ней тотчас; ей не пришлось ждать за закрытой дверью.
Она стояла, привалясь к стене, в полутемном коридоре (приемную Барабанова ремонтировали, и в