Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
на комсомольское собрание.
Там, где развилка дорог на Большаны и Лучесы, машина по знаку Ключарева остановилась у самого края
поля. Веник васильков и придорожных трав смахнул пыль с фары. На маленьком холмистом участке
неподвижно стоял комбайн. Убрал он не больше гектара, шел по волне полегшей пшеницы, и много несжатых
колосков осталось на жнивье. Комбайнер и его помощник сидели неподалеку у ракитового куста, курили. В
сторонке спала, прикрыв лицо от загара носовым платком, девушка-агроном. Тишина и мирный покой
царствовали здесь.
— В чем дело? — спросил Ключарев еще издали. — Почему стоите?
— Поломка, — равнодушно отозвался комбайнер, приподымаясь и сдувая со лба чуб.
Вслед за Ключаревым подошел Павел Горбань, поздоровался.
— Зачем машину на такой кулачок привели? Чтоб колхозники посмеялись над ней? — спросил
Ключарев, еще довольно сдержанно. — Тут легче серпами сжать.
— Пожадничал председатель, — насмешливо отозвался комбайнер, — один комбайн работает —
показалось мало, второй выпросил. А делать нечего. Площадей нет. — И, словно отметая от себя всякие
дальнейшие претензии, махнул рукой в сторону. — Да вот он и сам: летит, как муха, на начальство.
Действительно, через поле спеша приближался председатель лучесского колхоза Гром.
После телефонного разговора неделю назад Ключарев его не видел и теперь, вскипая давним
раздражением, двинулся навстречу с видом, который не предвещал ничего доброго.
Павел пошел было за Ключаревым, но остановился в нерешительности и вернулся к комбайну.
— Что тут с ним?
Комбайнер недовольно пожал плечами.
— Черт его знает! Что-то с зажиганием. Я не ремонтная мастерская. Дал знать в МТС, приедут —
разберутся.
Легонько посвистывая сквозь зубы, он пошел не спеша вдоль поля, поближе к секретарю райкома,
посматривая на него косым заинтересованным взглядом. Павел обошел комбайн вокруг, словно приглядываясь,
крутанул заводную рукоятку двигателя: искры не было. “Так, так”, — сам себе проговорил он раздумывая.
Потом снял крышку распределителя.
— У тебя нет надфиля? — крикнул он вдогонку. — Напильничка?
Комбайнер, не оборачиваясь, отрицательно мотнул головой.
Ключарев крупными шагами обмерял сжатый участок поля. Гром еле поспевал за ним. Почти бегом
бежала следом и агроном в белых тапочках на босу ногу.
— За что машину мучаешь, Гром? Ведь ее рабочие делали, сколько труда вложили! Заставил на таком
клинышке вертеться. Все равно что умного, полезного человека послать решетом воду черпать. А вам, агроном,
надо бы дождаться, пока хоть немного наскирдуют: легли бы тогда за копну — и солнышко не так печет, и вас
не видно, стыда меньше. Нет, Данила Семенович, не прощу тебе этой пшеницы, пока из района не уеду!..
— Федор Адрианович! — позвал вдруг от комбайна Павел. — У вас гривенника нет?
Струйки пота текли по его вискам, поперек щеки шла свежая масляная полоса. Но лицо было
оживленное, почти счастливое. Павла Горбаня Ключарев еще, пожалуй, и не видел таким. Он молча порылся в
карманах, протянул горсть монет. Павел перебрал их все, выбирая новую и пробуя ногтем резьбу, потом
засмеялся, тряхнув головой:
— Ничего, наладим, пустим, не горюй, комбайнер!
— Это значит, контакт надо было подчистить, — пробормотал тот, не глядя на Ключарева.
— Это значит, что, кроме справки об окончании курсов, надо еще мамин ум иметь, — в тон ему ответил
секретарь райкома. — Заедем, Павел, в сельсовет, позвоним: пусть МТС не беспокоится, незачем тревожить
аварийную бригаду!
…Павел Горбань ехал вначале молча, только все беспокойно оглядывался: видно было, как комбайнер,
словно подхваченный ветром, вскочил на сиденье, крикнул что-то помощнику, и большая машина пошла,
разметая веерами спелое жито. Пахло цветочной пылью, семена диких трав залетали в “победу”, и один такой
пушистый комочек прилип к щеке Павла, там, где блестело еще не стертое масляное пятно.
— Н-да, — неопределенно протянул Ключарев, — механизаторы…
Павел словно только и ждал этого насмешливого голоса.
— Нет, как же так можно! — встрепенулся он. — Дают человеку прекрасную новую машину, а ему
наплевать, стоит она или идет! Если это не твое дело, не любишь, так и не берись! — Его большие влажные
глаза сердито заблестели. Даже голос стал резче.
— А я и не знал, что ты понимаешь в технике. Думал, потомственный комсомольский работник.
— Нет, я тракторист. — Павел с сожалением посмотрел на свои руки. — Началась война, в армию меня
еще не брали, мал был, эвакуировался на Волгу, и там, в колхозе, доверили нам, ребятам, машины. Хочешь —
учись на них, хочешь — паши. Между прочим, поломок мало было. А ведь ни инструкторов тогда, ни
инспекторов по качеству. Днем бомбят, ночью пашем. Кругом темно, вдалеке Сталинград горит — словно и есть
ты на свете один со своим трактором; разговариваешь с ним, песни ему поешь…
Павел рассказывал спокойно, даже чуть мечтательно, добрыми глазами вглядываясь в трудную юность.