Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
На пришкольном участке, раздвигая пахучие стебли конопли, они уже заговорили о возможностях всего
колхоза.
— По-моему, Братичи выходят сейчас в первую шеренгу по району, — сказала Женя, гордясь своей
осведомленностью. — В этом году миллионерами, пожалуй, станут!
— Миллионеры! Да они могут двадцать раз миллионерами стать! Я и Любикову это говорю.
И, поймав ее недоверчивый взгляд, он самолюбиво вспыхнул.
— Хотите, докажу на примере? Смотрите сюда. —
пришкольном участке разводили всего понемножку: рожь, овес, овощи. Выручали от силы тысячу рублей.
Наконец этой весной бывший директор догадался. “Давайте, говорит, сажать только овощи и коноплю. Это
выгоднее”. Я подсчитал: осенью доход будет с этого участка уже не меньше восьми тысяч, особенно за
коноплю. Конопля это — о! — Он почти с благоговением поднял палец. — Я Любикову говорю: “Алексей
Тихонович, у вас сорок га конопли, а почему не двести? Земля есть, рабочих рук хватает”. Мнется: “Ну уж и
двести…” Доказываю с карандашом в руке, сколько прибыли получит колхоз. “Нет, отвечает, хоть бы сто для
начала… Уж больно она истощает землю”. А агроном тут же рядом стоит. “Так введем, говорит, наконец
твердые севообороты, станем хозяйствовать по-настоящему!” Вот, например, мы, школа, с этих же своих соток
получим через три года сорок тысяч. Откуда? — Он указал на заботливо подвязанные яблоньки-двухлетки. —
Их пока пятьдесят штук. В этом году посадили еще двести. Вот какие у нас возможности! Так ведь это только
девяносто соток. А в Братичах земли две тысячи га!
И хотя даже и Женя с ее крошечным жизненным опытом понимала, что не все, должно быть, так просто и
у Любикова есть свои резоны возражать Соснину, ее не могла не покорить стремительная Костина
жизнерадостность, которая была так сродни ей самой; желание все переделать своими собственными руками,
тотчас! Казалось, ум его постоянно находился в кипенье, и чем больше прибавлялось ему работы, тем он
становился деятельнее.
Посреди разговора Костя вдруг озабоченно приподнялся, вглядываясь через пыльную дорогу туда, где за
холмом чуть виднелось гречаное поле.
— Где же мои ребята? — пробормотал он, бросив взгляд на часы. — Мы тут во время уборки с
младшими в ближайшую бригаду молоко на поле носим. Где подальше — там возят, а здесь близко, да и лошади
заняты в колхозе.
Он встает во весь рост и кричит, сделав из ладоней рупор:
— Ре-бя-та! Э-ге-ге!
Издали ему откликаются. Девчонки и мальчишки бегут, вздымая клубы пыли.
Пока они подходят, он говорит Жене задумчиво:
— А как они ревнивы, класс к классу! Попробуй-ка удели кому-нибудь больше внимания. Я никогда не
думал, что детская привязанность — такое глубокое и беспокойное чувство. Ведь ребенок еще сам не знает, чего
он хочет от человека…
Первые подбежали девчонки, пыльные, растрепанные, с исцарапанными ногами, — и тотчас все вокруг
защебетало.
— Константин Евгеньевич! Сейчас подоят, уже бидоны стоят!.. Константин Евгеньевич!..
Они сели тут же, на траве, беззастенчиво рассматривая Женю и обхватив руками острые коленки,
узкогрудые пятиклассницы, лишенные еще и тени кокетства. Были среди них такие, с кем Соснин уже успел
побродить по окрестностям, и у них находились общие воспоминания (“А помните, как палка обгорела и все
ведро бух в костер?”). Посмеиваясь и пошучивая, он вспоминал какие-то мелкие происшествия, которые
заставляли их краснеть от удовольствия или от смущения.
Когда принесли бидоны с теплым молоком, тащили их поочередно, хотя детские руки натягивались от
напряжения, как струны. Иногда Костя их сменял, но больше все-таки несли сами ребята. Тяжело? Ну и что! И
они повторяли упрямо:
— Ну и что!
Женя тоже тащила бидон, когда подходила ее очередь, и все хотела спросить Костю, как это удалось ему
открыть для себя секрет такой правильной, счастливой жизни? И можно ли заранее узнать человеку, в чем его
настоящее призвание? Но Косте было сейчас не до философских разговоров, и она ничего не спрашивала, а
просто шла рядом, смеясь каждому его слову вместе с ребятами.
— Послушайте-ка, оставайтесь у нас, — сказал вдруг Костя, оборачиваясь к ней. — Ей-богу! Будете
литературу вести в старших классах, квартирой обеспечу. Только думать быстро, пока вакансия есть. Что,
ребята, не отпустим из Братичей Евгению Васильевну?
— Не отпустим! — дружно закричали ребята и тотчас окинули ее хотя и доброжелательным, но
оценивающим взглядом.
Женя тоже посмотрела на них по-другому, словно примериваясь: по силам ли ей будет такая детвора? И
едва приметно с сожалением вздохнула…
Костя, который зорко следил за каждым ее движением, расценил этот вздох по-своему.
— Или у вас там кто-нибудь… что-нибудь есть, что привязывает? — спросил он, не в силах скрыть
невольной ревнивой нотки. В молодости так легко пробуждается симпатия и так немедленно, так самодержавно
требует прав!
Женя не ответила. Пачка писем от Бориса Турашева (“Милая Женька, я пишу тебе, чтобы тысячу раз
повторить то, что сказал на вокзале…”) лежала у нее в сумке, но было ли это уже обязательством на всю жизнь?