Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
пришпиленных к стене кнопками.
“Бедно мы еще живем, некрасиво, — подумал Ключарев. — А ведь где-нибудь по столицам художники,
наверно, слоняются без работы, переживают кризис жанра. В районе же хорошей картины не купишь. И не
видали их еще здесь люди…”
— Правда, Федор Адрианович! — взмолился, наконец, и Снежко. — Уберите вы Блищука от меня! Ну, я
знаю, вы его жалеете, так дайте ему в другом месте работу. Пусть начнет новую жизнь…
— А я думаю, пусть сначала со старой расквитается. И не за ручку его вести, а сам на своих ногах
должен уйти из Большан как человек.
— Будет из него человек, как же! — буркнул Снежко.
— Ничего, подождем. Перестрадает, опомнится. Сейчас ему водка горче горчицы, из одного упрямства
пьет.
— Всегда вы, Федор Адрианович, думаете о людях лучше, чем они на самом деле! — ввернула Надежда.
Остатки сна слетели с нее во время этого разговора.
— Неправда! — Ключарев вдруг так рассердился, что на лбу его вздулась жила. — Хуже не хочу думать,
вот что!
3
…Нет! Не триста шестьдесят пять дней в году! Их тысяча тысяч, если только сердце успевает
отсчитывать такой ритм. И солнце не однажды в сутки всходит над Большанами. Оно поднимается всякий раз,
когда Симины глаза встретятся с глазами приезжего учителя.
Она приходит к нему по вечерам в пустую школу, где рамы уже оклеены белой плотной бумагой, так что
ни один звук не вырывается наружу, и оба сидят по часу и по два над нотной грамотой.
Странный человек Василий Емельянович! Обычно он застенчив, часто краснеет, даже на уроках, если
ученик начинает путаться, — это рассказывал братишка, шестиклассник. Но как он строг и холоден с Симой,
как повелительно умеет взмахивать рукой на репетициях хора, и странно: тут его боятся все. А Сима, так та
просто холодеет от ужаса, если возьмет неправильную ноту!
Она всегда считалась лучшей певуньей в Большанах, привыкла к своей славе, но Василий Емельянович
словно не обратил на это внимания.
— Вам нужно заниматься, — сказал он скорее в укор, чем в похвалу, на первой же спевке хора.
Дмитро Мышняк, Симин нареченный, бросил было на него грозный обиженный взгляд, но учитель
безмолвно вскинул руку, и Мышняк замер, держа пальцы на пуговках баяна.
Дмитро и Сима считались хорошей парой.
— Поженятся, хату из песен построят и будут песнями сыты, — говорили о них на селе.
Симе и не нужен был лучший спутник, чем Дмитро Мышняк. А почему она стала ходить по вечерам в
школу, забывая гулянки и кино, так это же ясно: готовится праздник песни, Сима должна петь соло.
Мышняк уже не удивлялся новым словам, которые то и дело проскакивали в Симиной речи. И только раз,
распаленный девичьими намеками, он переступил порог учительской, грозно стуча сапогами. Но посидев
полчаса в стороне, послушав, убедился: нет, занимаются! Сима разучивает сольфеджио. И так ему стало вдруг
неприютно от этого сольфеджио, которое то лилось как ручей, то обрывалось по первому взмаху учителевой
руки, что он встал и ушел не прощаясь, сам еще не осознав хорошенько, что ему открылось в этот момент.
А ветер между тем уже мел по Большанам первые осенние листья.
И только когда у Василия Емельяновича был педсовет или еще как-нибудь занят вечер, Сима по-
прежнему приходила в клуб, подсаживалась к подругам и гармонисту. Но и в клубе ей уже не все нравилось
теперь.
— Надо у председателя просить, чтоб купили в Минске пианино, — говорила она. — Тогда можно будет
разучивать романсы. Мы сейчас разучиваем с Василием Емельяновичем один, “Средь шумного бала, случайно”
называется. Хотите, я и вас научу?
И, должно быть, впервые в истории русской камерной музыки интимный текст графа Алексея
Константиновича Толстого запели хором. Но пели как полагается: задушевно, задумчиво, грустно.
Умеют петь в Большанах! Недаром у них и фамилии на селе такие: Птицы, Чижи, Певцы…
Перед самым праздником песни Василий Емельянович сказал Симе, глядя в сторону, что вот незадача:
остались без гармониста. Она почему-то его не спросила ни о чем, досидела урок до конца, а потом побежала
разыскивать Мышняка. На этот раз это было трудно: как ни вслушивалась Сима, ниоткуда не доносились
переливы ладов.
Они встретились неожиданно, на темной улице. Глухо брехали собаки, и ни одна звезда не светила над
головой.
— Дмитро, ты ведь едешь в Городок на праздник? — спросила сразу она.
Он помолчал отворачиваясь.
— Нет.
И уже отойдя, крикнул:
— И гармонь я продал! Пусть тебе учитель теперь играет!
4
Женя Вдовина тоже познакомилась с Симой.
Это было в Братичах, куда Сима приехала на один день.
Был ранний вечер, солнце только что зашло, но все вокруг было освещено розовыми облаками. Женя
сидела на теплом крылечке и прислушивалась, как из хаты доносится колыбельная песня бабки Меланьи,
которой она укачивала Володяшку (ни Любикова, ни его жены Шуры не было дома).
А-а-а, спатки!