Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— Маруся, не давай ему кирпича!
Маруся, уже не очень молодая, в тяжелых сапогах, с ног до головы запорошенная коричневой пылью,
даже не поднимала головы, с трудом вычитывая что-то по смятой бумажке. Иногда устало двигала локтем.
— Осади, говорю! При чем тут я? Тут не я, а бумажка командует.
— И вы никогда не пробуете переступить через бумажку? — спросил Якушонок, подходя сбоку.
— А вы кто? — Маруся недоброжелательно посмотрела на него и вдруг обрадовалась: —
Это добра! Я уж сама думала до вас идти. Все говорят: “Якушонок, Якушонок…” Что, думаю, за зверь такой с
рогами? Хоть посмотрю.
Якушонок растерянно нахмурился, лицо его стало совсем молодым, и Маруся с врожденной
тактичностью женщины тотчас изменила тон:
— Что этим выдавай, что тем, товарищ председатель, всем одинаково надо! Все строятся, а на район одна
печь — вот в чем дело.
— И кирпич плохой, — желчно вмешался один из дожидавшихся, тот, у кого три стены были уже
сложены. — Пока довезешь, половина в песок искрошится.
— Плохой, плохой, — охотно поддержали его остальные.
— Вот поэтому облисполком и ставит вопрос о закрытии печи как нерентабельной. Завтра мне по этому
вопросу докладывать.
Однако слова Якушонка все встретили с одинаковым неодобрением.
— Вот этого уж нельзя, товарищ председатель! Никак нельзя. Нам нужен свой кирпич!..
Якушонок задумчиво прошел по территории. Постоял возле пресса, который нарезал, как сырое тесто для
бубликов, мягкий, шоколадного цвета кирпич. Его свозили на тачках и складывали штабелями под навесы или
прямо на траву, если было солнышко.
— Почему второй пресс не пустите?
— Нет места для обсушки, товарищ Якушонок, — сказал подоспевший технорук.
Якушонок ухватился за балку навеса, подтянулся на руках: за штабелями, словно на дне широкого
высохшего колодца, утрамбованный пол был густо замусорен комками сухой глины.
Технорук долго отнекивался, переступая с ноги на ногу: конечно, он это загрузит, недосмотрел. Но все
равно проверено: для второго пресса условий нет.
— А я вам докажу, что есть!
В конце концов технорук загорячился:
— Мы по новейшей литературе работаем и лекции новаторов получаем! Например, кирпич закладываем
по методу Дуванова…
— Но у Дуванова печь дает четырнадцать тысяч штук за смену, а у вас максимум девять. Значит, хоть
закладка и идет по методу Дуванова, но обжиг по методу Бударного. Так ведь, товарищ Бударный?
Когда Якушонок уже собирался уходить, технорук спросил с видимым волнением:
— Будете завтра в области защищать печь?
Якушонок посмотрел на него без улыбки.
— Буду. Лично мне вопрос ясен: дело не только в недостатке людей, в плохом топливе или в том, что у
печи большой разрыв между загрузкой и выемкой кирпича. Главное — организация труда плохая. Но это —
дело поправимое. А печь нам действительно нужна.
Рассказывали еще, как недели полторы спустя в Дворцах Якушонок зашел в кузницу, где ремонтировали
жатки.
Валюшицкий, кося исподлобья недоверчивым глазом, провожал его по деревне с таким видом, словно
повторял про себя слова Маруси-кирпичницы: “Посмотрим, что это за зверь такой Якушонок!”
Якушонок, хоть и прочел нечто подобное на физиономии Валюшицкого, ничем не выказал своего
неудовольствия.
Он шел с обычной для него бодрой деловитостью, и то, что Валюшицкий против обыкновения ни на что
не жаловался, предоставляя новому председателю райисполкома самому разбираться в делах, тоже, казалось,
нимало не смущало его. Только раз у него хитро изломилась бровь, и он оглянулся на Валюшицкого с немым
вопросом: “А может, все-таки сработаемся, товарищ Валюшицкий?”
Кузница за высокими хлебами звенела стуком молотков. Уже шагов за сто к запаху травы и спелых
колосьев примешивался запах жести, угля и угара. Зубчатые бороны и деревянные остовы жаток дополняли этот
“индустриальный” пейзаж посреди готовых к жатве полей. Якушонок и Валюшицкий переступили порог,
громко поздоровались. Мехи задышали медленнее. Подошел кузнец с картузом в руках, обожженным искрами
(в углу, в синем дыму, полыхал горн), сказал в сердцах:
— Мы свое дело делаем, у нас все исправно, но что дальше, за то мы не отвечаем.
— Как не отвечаете? Неужели допустите, чтоб работа ваша по ветру пошла?
Из боковушки выглянул на голоса столяр, показал председателю колхоза лист фанеры:
— Из сельсовета принесли, говорят: нужна доска показателей по уборке. Самое важное это дело сейчас,
говорят…
Валюшицкий побагровел от возмущения.
— Ах, холера их матери! Доска важна для уборки? А жатки? Один день погоды — и у меня все зерно на
земле! Ты бы этот сельсовет послал…
Он вдруг оглянулся на Якушонка.
Тот подошел ближе, слегка покачиваясь на носках.
— Жать пора? — спросил у столяра.
— Пора, — ответил столяр, сокрушенно почесывая в пегих, разноцветных волосах.
— А вы что думаете делать?
— Да вот сам не знаю, что… Чи доску эту, чи жатки.
Якушонок крепкими веснушчатыми руками с короткими пальцами и широкими ногтями поднял лист
фанеры, оттащил его в сторону, на груду стружек.