Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Вначале они еще оглядывались на своего пастыря, видимо, чувствуя какую-то внутреннюю неловкость,
но уж очень вопрос был животрепещущий! Женщины — те первые окунулись с головой в мирскую суету.
— Товарищ председатель! Слышно, шифера на весь район только два вагона пришло? Опять для
колхозных построек раздадут, а я вдова с детьми, хату крыть нечем, войдите в мое положение!
— А мне ссуду отложили до того года, это закон?
Якушонок поднял руку.
— Обождите, товарищи. Не все сразу. Как ваша фамилия? Анастасия Гурко? Так вот, разъясняю вам,
товарищ Гурко, через месяц будет еще партия шифера. Районные лимиты не израсходованы. Конечно, обижать
колхозы мы тоже не можем. Для меня вы все равны, моя обязанность — защищать интересы каждого
гражданина. Но кому из вас давать в первую очередь — это решают сельсовет и райисполком… Одну
минуточку! Прошу прощения, — опять отнесся он к Кандыбе, хотя тот стоял молча. — Меня интересует,
товарищи, еще такой вопрос…
Дождь кончился, перешел в теплый туман. Золотой крест у Кандыбы запотел, рука, судорожно
сжимавшая его, затекла и посинела. Якушонок невзначай глянул на старика и круто прервал разговор.
— Вообще было бы лучше, товарищи, если б мы собрались в сельсовете. Зачем под дождем мокнуть? Да
и гражданину священнику мешаем. Кстати, что у вас тут сейчас?
— Молебен против дождя, сынок, — доверчиво пояснила какая-то старуха и истово перекрестилась на
серое небо.
— Терпенья просто нет, — виновато прогудели мужики. — У нас урожай в этом году, товарищ
председатель, выдающий, за все годы, а собрать его — ну, никак! Того гляди, на корню зерно расти начнет.
Комбайн по сырости не идет, жатки пускать — тоже обожди. Да и мало их у нас.
— Еще шесть в кузнице ремонтируются, — вставил Любиков, который стоял все это время, не говоря ни
слова. Он досадливо обернулся к Якушонку: — Ведь вот, Дмитрий Иванович, как получается? Упор на
механизацию — это, конечно, правильно. Но ни один завод жаток не выпускает! Мы собрали по дворам старье.
А это не по-хозяйски. Даже серпы должны быть в запасе: вдруг рожь полегла… И ничего тут зазорного нет.
Наша цель — собрать полностью урожай, и тот не командир, кто не применяется к условиям.
Якушонок сокрушенно покрутил головой, глядя в облачное небо:
— Ну, а все-таки, что можно делать по такой погоде?
— Да ничего! — в сердцах отозвался Скуловец. Он тоже был здесь, смущенно прятался за чужие спины.
Но разговор пошел насущный. Прохор Иванович протиснулся вперед. — Пока погода не встанет — ничего.
— А если все время будет такая? Надо рассчитывать на худшее.
— Вот вы так говорите, товарищ председатель, а весной к нам тут приезжали из академии, они по-
другому убеждали: “Что вы планируете, чтоб сено у вас непременно сгнило?” Помнишь, Алексей Тихоныч?
(Любиков кивнул головой, пренебрежительно усмехнулся.) Нет, вы, мол, давайте как быстрее да лучше. Ну, вот
и лежат их планы, рассчитанные на солнышко круглый год. А у нас поле не крышей крыто — небом. Как вы на
это смотрите, товарищ председатель?
— Смотрю так, что пока мы еще зависим от природы, надо, конечно, реально мыслить… Но как все-таки
быть с хлебом, товарищи? Я специально приехал к вам посоветоваться! Что делать, что мне говорить всему
району? Ведь допустить гибель хлеба нельзя!
Снова брызнул дождь.
Мужики нахлобучили шапки, сумрачно полезли за кисетами. Бабы сомкнулись тесным кольцом, с
беспокойством переводя взгляд с одного на другого.
Старушка, та, что разговаривала с Якушонком, приподнялась даже на цыпочки, хватаясь жилистой рукой
за мокрый ствол вербинки.
— Ну, так как же все-таки быть, а?
Якушонок носовым платком обтер влажное лицо.
Скуловец помолчал.
— Убирать надо, вот что, — жестко сказал, наконец, он. — Пользоваться каждой хвилинкой, каждым
часом! Ставить на поле возле бабок постовых, едва дождь пройдет, открывать бабки, чтоб ветром обдуло, — и
на молотилку! Сейчас зерно принимают повышенной влажности, идут нам навстречу.
— Спасать, как на пожаре, — дружно поддержали его в толпе, — это ты верно говоришь, Прохор
Иванович.
Кругом зашевелились, всех охватило нетерпение.
Скуловец тут же в толпе начал договариваться с Любиковым:
— Давай, Тихоныч, объявим сейчас по радио, соберем на правление свинарок, доярок, школьников…
Якушонок обрадованно протянул к нему руку.
— Именно так! Всех на хлеб!
Уже поворачиваясь, чтоб уйти, он неожиданно приостановился, словно вспомнив что-то, скользнул
взглядом по Кандыбе.
— А молебен ваш когда планирует погоду? — без улыбки спросил он.
— На той неделе, в день преображения, касатик, — охотно подсказала все та же старуха, польщенная его
вопросом. Кандыба молчал.
— Это что? Девятнадцатого числа?
Якушонок медленно покачал головой.
— Нет, батюшка, — обратился он уже прямо к Кандыбе. — Сегодня получен прогноз: до пятого числа
будет скверная погода. Но хлеб мы все-таки уберем!
На элеваторе днем горел свет в густой хлебной пыли. Горы ржи тускло светились, и где-то под самыми
стропилами в шуме машин стоял Якушонок. Сапоги его до колен уходили в зерно, густой хлебный дух кружил
голову. Весь в пыли, едва вытягивая ноги, он жадными, грабастыми руками щупал зерно, залезая по локоть, по