Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Вначале они еще оглядывались на своего пастыря, видимо, чувствуя какую-то внутреннюю неловкость,
но уж очень вопрос был животрепещущий! Женщины — те первые окунулись с головой в мирскую суету.
— Товарищ председатель! Слышно, шифера на весь район только два вагона пришло? Опять для
колхозных построек раздадут, а я вдова с детьми, хату крыть нечем, войдите в мое положение!
— А мне ссуду отложили до того года, это закон?
Якушонок поднял руку.
— Обождите, товарищи.
товарищ Гурко, через месяц будет еще партия шифера. Районные лимиты не израсходованы. Конечно, обижать
колхозы мы тоже не можем. Для меня вы все равны, моя обязанность — защищать интересы каждого
гражданина. Но кому из вас давать в первую очередь — это решают сельсовет и райисполком… Одну
минуточку! Прошу прощения, — опять отнесся он к Кандыбе, хотя тот стоял молча. — Меня интересует,
товарищи, еще такой вопрос…
Дождь кончился, перешел в теплый туман. Золотой крест у Кандыбы запотел, рука, судорожно
сжимавшая его, затекла и посинела. Якушонок невзначай глянул на старика и круто прервал разговор.
— Вообще было бы лучше, товарищи, если б мы собрались в сельсовете. Зачем под дождем мокнуть? Да
и гражданину священнику мешаем. Кстати, что у вас тут сейчас?
— Молебен против дождя, сынок, — доверчиво пояснила какая-то старуха и истово перекрестилась на
серое небо.
— Терпенья просто нет, — виновато прогудели мужики. — У нас урожай в этом году, товарищ
председатель, выдающий, за все годы, а собрать его — ну, никак! Того гляди, на корню зерно расти начнет.
Комбайн по сырости не идет, жатки пускать — тоже обожди. Да и мало их у нас.
— Еще шесть в кузнице ремонтируются, — вставил Любиков, который стоял все это время, не говоря ни
слова. Он досадливо обернулся к Якушонку: — Ведь вот, Дмитрий Иванович, как получается? Упор на
механизацию — это, конечно, правильно. Но ни один завод жаток не выпускает! Мы собрали по дворам старье.
А это не по-хозяйски. Даже серпы должны быть в запасе: вдруг рожь полегла… И ничего тут зазорного нет.
Наша цель — собрать полностью урожай, и тот не командир, кто не применяется к условиям.
Якушонок сокрушенно покрутил головой, глядя в облачное небо:
— Ну, а все-таки, что можно делать по такой погоде?
— Да ничего! — в сердцах отозвался Скуловец. Он тоже был здесь, смущенно прятался за чужие спины.
Но разговор пошел насущный. Прохор Иванович протиснулся вперед. — Пока погода не встанет — ничего.
— А если все время будет такая? Надо рассчитывать на худшее.
— Вот вы так говорите, товарищ председатель, а весной к нам тут приезжали из академии, они по-
другому убеждали: “Что вы планируете, чтоб сено у вас непременно сгнило?” Помнишь, Алексей Тихоныч?
(Любиков кивнул головой, пренебрежительно усмехнулся.) Нет, вы, мол, давайте как быстрее да лучше. Ну, вот
и лежат их планы, рассчитанные на солнышко круглый год. А у нас поле не крышей крыто — небом. Как вы на
это смотрите, товарищ председатель?
— Смотрю так, что пока мы еще зависим от природы, надо, конечно, реально мыслить… Но как все-таки
быть с хлебом, товарищи? Я специально приехал к вам посоветоваться! Что делать, что мне говорить всему
району? Ведь допустить гибель хлеба нельзя!
Снова брызнул дождь.
Мужики нахлобучили шапки, сумрачно полезли за кисетами. Бабы сомкнулись тесным кольцом, с
беспокойством переводя взгляд с одного на другого.
Старушка, та, что разговаривала с Якушонком, приподнялась даже на цыпочки, хватаясь жилистой рукой
за мокрый ствол вербинки.
— Ну, так как же все-таки быть, а?
Якушонок носовым платком обтер влажное лицо.
Скуловец помолчал.
— Убирать надо, вот что, — жестко сказал, наконец, он. — Пользоваться каждой хвилинкой, каждым
часом! Ставить на поле возле бабок постовых, едва дождь пройдет, открывать бабки, чтоб ветром обдуло, — и
на молотилку! Сейчас зерно принимают повышенной влажности, идут нам навстречу.
— Спасать, как на пожаре, — дружно поддержали его в толпе, — это ты верно говоришь, Прохор
Иванович.
Кругом зашевелились, всех охватило нетерпение.
Скуловец тут же в толпе начал договариваться с Любиковым:
— Давай, Тихоныч, объявим сейчас по радио, соберем на правление свинарок, доярок, школьников…
Якушонок обрадованно протянул к нему руку.
— Именно так! Всех на хлеб!
Уже поворачиваясь, чтоб уйти, он неожиданно приостановился, словно вспомнив что-то, скользнул
взглядом по Кандыбе.
— А молебен ваш когда планирует погоду? — без улыбки спросил он.
— На той неделе, в день преображения, касатик, — охотно подсказала все та же старуха, польщенная его
вопросом. Кандыба молчал.
— Это что? Девятнадцатого числа?
Якушонок медленно покачал головой.
— Нет, батюшка, — обратился он уже прямо к Кандыбе. — Сегодня получен прогноз: до пятого числа
будет скверная погода. Но хлеб мы все-таки уберем!
На элеваторе днем горел свет в густой хлебной пыли. Горы ржи тускло светились, и где-то под самыми
стропилами в шуме машин стоял Якушонок. Сапоги его до колен уходили в зерно, густой хлебный дух кружил
голову. Весь в пыли, едва вытягивая ноги, он жадными, грабастыми руками щупал зерно, залезая по локоть, по