Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— Жатки, товарищ, только жатки.
2
В Братичах новый дом правления колхоза был построен так, что окна его лицевой и тыльной сторон
вырубили по одной прямой, поэтому он просматривался насквозь.
— Любикова сейчас там нет, — сказал какой-то проходящий мимо колхозник, когда Якушонок начал
подниматься на крыльцо. — Он, по-моему, возле силосорезки. Кликнуть кого-нибудь из ребят, чтоб вас
проводили?
— Попробую сам добраться. Только покажите, в какую сторону.
Любикова он нашел в самом деле у силосорезки.
Они обменялись рукопожатием под такой отчаянный стук машины, что можно было только улыбаться
друг другу, а слов все равно не разобрать. На одежде и в волосах Любикова застряли пахучие травяные обрезки,
весь воздух выл и кружился зеленой метелью. Моросил дождь, травы пахли особенно пряно, так что даже
захватывало дух.
— Дикорастущие! — прокричал Любиков. — А другие ямы кукурузой, суданкой заложим.
Они отошли в сторону и заговорили так, словно продолжали полчаса назад прерванный разговор. В
отличие от Валюшицкого никакой настороженности у Любикова не было. Он смотрел спокойно,
доброжелательно.
— Вот жалко товарищ Якушонок, не смогу я вам сейчас поля показать: у нас на сегодня правление
колхоза назначено.
— Так у меня машина, — предложил было Якушонок, — тем более, пока соберутся…
Любиков покачал головой.
— У нас не опаздывают, — просто сказал он, — да и мне самому переодеться, побриться надо. Не в
таком же виде идти! — Он похлопал себя по выцветшей гимнастерке, рябой от мелких оспинок дождя.
— Ну, нельзя, так нельзя, — согласился Якушонок, которому всегда нравилось, чтобы человек был
хозяином на своем месте. — Не вам ко мне применяться, товарищ Любиков.
…Когда Якушонок шел с Любиковым к правлению, где осталась его машина, между огородами, за
высокой коноплей, он увидел целый частокол крестов. Все они были одинаковы: в два человеческих роста,
массивные, и стояли так тесно, что касались друг друга перекладинами, как солдаты в строю. Некоторые были
перепоясаны, по старому обычаю, передниками, истлевшими от дождя и снега (бог знает, каков был их
первоначальный цвет!), — даром богомолок.
Зоркие глаза Якушонка различили под старым орешником за тонкой сеткой мелкого дождя человеческие
фигуры.
— Что это? Умер кто-нибудь? — спросил он.
Любиков досадливо поморщился.
— Да нет. Просто опять этот старый черт приехал.
— Кто?
— Поп. Кандыба. С утра бегают бабы по хатам, собирают ему…
— А вы?
— Что я? — Любиков раскрыл глаза.
— Как смотрите на это, говорю?
— Так при чем же тут я? У нас религия…
— Знаю. Отделена от государства. Пройдемте-ка туда, товарищ Любиков.
Любиков замялся.
— Неловко как-то, Дмитрий Иванович. У них, может, богослужение или еще что.
— Ну так что же? Мы ведь не с милицией идем. И вообще, кто здесь хозяин? Кандыба или мы?
Председатель исполкома имеет право интересоваться всем, что делается в его районе. — Якушонок вдруг
вскинул бровь над прищуренным глазом. — Да вы трусите, что ли, этого попа?
От насмешливого тона Любикова передернуло. Он сжал зубы, совсем по-мальчишески засопел и пошел
напрямик, оставляя глубокие следы среди липкой грязи.
Якушонок аккуратно ступал по этим следам, усмехаясь за его спиной, и старался не запачкать ботинок.
Он вообще весьма следил за своей внешностью.
Кандыба давно заметил подходивших, но не прерывал своего занятия: мерно поднимал и опускал
тусклый, окропленный дождем крест. Его маленькая зябкая фигура сиротливо ежилась на ветру.
— Хоть бы под дерево встал, что ли, — неожиданно сказал Якушонок. — Не по возрасту старику…
Любиков изумленно обернулся: ничего воинственного не было в этот момент в Якушонке. Он шел
неторопливо, очень спокойно. Они остановились шагов за десять до орешника.
Богомольцы встретили их любопытным и настороженным молчанием. Помедлив немного для приличия,
Кандыба, наконец, обернулся и тоже посмотрел выжидающе. Взгляды их с Якушонком скрестились. И, как
когда-то Ключарев, Якушонок тоже подумал сейчас: “А он еще силен!”
— Здравствуйте, — сказал Якушонок, обращаясь сразу ко всем и не минуя этим приветствием Кандыбу.
— Я председатель районного исполнительного комитета. Приехал поинтересоваться вашей жизнью. Может
быть, у товарищей будут какие-нибудь вопросы ко мне?
Он вежливо наклонил голову в сторону Кандыбы.
— Прошу прощения. Я не хочу мешать. Если разрешите, мы обождем, постоим пока тут с товарищем
Любиковым в сторонке и выясним кое-какие вопросы. — И он продолжал, несколько понизив голос, но так, что
каждое слово было все-таки слышно, особенно тем, кто стоял поближе: — Так вот, товарищ Любиков, меня
интересует вопрос построек: всем отпущены ссуды, кто подавал заявление в райисполком? Лес и шифер
получили полностью? Жалоб нет?
Может быть, первый раз в жизни Кандыба растерялся. В тоне председателя райисполкома не было ничего
враждебного, скорее наоборот, он держался дружелюбно, деловито, как власть имеющий, и все невольно
потянулись к нему. На глазах Кандыбы совершалась метаморфоза: богомольцы от самой горячей молитвы как-
то очень естественно перешли к земным делам. Лица их оживились.