Гнёт ее заботы
Шрифт:
Долгое время он лежал, привалившись к одной из скамей, с закрытыми глазами, просто наполняя и опустошая легкие. Наконец он немного приподнялся и огляделся вокруг. Шелли нашел эту лодку слишком большой и поэтому неподходящей для гребли и бросил ее на нижнем этаже. И здесь больше никого не было, кроме него и Джозефины.
Он в изумлении смотрел на нее, пока дыхание не вернулось к нему достаточно, чтобы он мог говорить; и тогда, - Кто ты?
– напрямик спросил он.
Вначале он думал, что она не ответит; затем она прошептала, - Джозефина.
Он снова откинулся обратно.
– Хвала Небесам! Он потянулся и нежно взял ее изодранную искривленную руку.
– Но как же ты сумела вытащить эту лодку?
– Не знаю. Просто вытащила.
– Боже, как я рад, что ты заметила меня здесь. «Я рад, что именно тызаметила меня здесь, - подумал он.
– Джулия никогда бы такого не сделала».
Джозефина расслабилась и откинула со лба мокрые волосы. Ее стеклянный глаз безумно уставился в небо, но здоровый внимательно смотрел на него.
– Я… проснулась от страха, посмотрела в окно и увидела тебя, и поняла, что ты попал в беду. В тот миг я вернулась в свое тело. Это она предупредила меня - понимаешь? - и именно это дало мне сил… оттеснить ее, выгнать Д-Джулию. Затем я сбежала вниз по лестнице и выволокла эту штуку через арки на мостовую, а затем в воду.
Он увидел, что она была босиком, и что на дощатом настиле тоже была кровь.
– Джозефина, - дрожащим голосом произнес он, - Я люблю тебя. Больше никогда не позволяй Джулии, призраку Джулии, захватывать твое тело.
– Я… - несколько секунд она пыталась что-то сказать, затем просто отвернулась к носу лодки и покачала головой.
– Я постараюсь.
Та ночь была кануном летнего солнцестояния, и они двое засиделись дольше всех, правда они слышали, как Эд Вильямс тихо разговаривал с кем-то в своей комнате, возможно со своей женой.
Горела только одна лампа, которую Шелли распорядился не гасить всю ночь, и Кроуфорд и Джозефина покончили с оставшейся от ужина бутылкой вина и неспешно расправлялись со второй, которую он открыл после этого. Они говорили уже больше часа, непривычно спокойно, затронув все важные темы, когда, одновременно, в разговоре повисла пауза, и Кроуфорд заметил, что они прикончили вторую бутылку.
Он встал и протянул ей руку.
– Пойдем в кровать.
Они вошли в свою комнату, затворили дверь и скинули с себя всю одежду, а затем в темноте - так как он плотно зашторил окна - долго и неторопливо любили друг друга, останавливаясь за мгновение до развязки, затем снова и снова, пока, наконец, неудержимый водопад чувств не накрыл их двоих с головой.
Спустя какое-то время Кроуфорд скатился с нее и лег рядом, чувствуя ее теплый, влажный бок, прижавшийся к нему; и он нежно шепнул, что любит ее…
… и в этот миг пронзительный вскрик из соседней комнаты прервал его и заставил вскочить с кровати.
За неимением ничего другого он натянул обрезанные брюки Шелли, распахнул дверь и выскочил в столовую; позади он услышал, как Джозефина борется с одеждой.
Дверь в комнату четы Шелли была открыта, и высокий, худой силуэт Шелли, не издав не единого звука, быстро вышел оттуда. Его глаза в свете лампы светились, словно у кошки, и, прежде чем отдернуть шторы в сторону и исчезнуть снаружи на террасе, он приблизился к Кроуфорду и нежно поцеловал его в губы. Кроуфорд видел блеснувшие во рту зубы, но они его не коснулись.
Затем Шелли вышел из своей комнаты снова, и Кроуфорд понял, что этот был настоящим - и тогда он понял, кем был тот, первый, и в груди у него внезапно стало пусто и холодно. Он уже почти повернулся к двери на террасу, когда вспомнил про Джозефину.
Усилием воли он повернулся обратно к Шелли.
ГЛАВА 15
But the worm shall revive thee with kisses,
Thou shalt change and transmute as a god
As the rod to a serpent that hisses,
As the serpent again to a rod.
Thy life shall not cease though thou doff it;
Thou shalt live until evil be slain,
And good shall die first, said thy prophet,
Our Lady of Pain.
— A. C. Swinburne, Dolores
Но лобзанье червя вновь должно жизнь вдохнуть,
Измениться ты должен, явившись как бог,
Обернуться как розга шипящей змеей,
А затем как змея снова в гибкую ветвь.
Даже сброшена с плеч, твоя жизнь не уйдет;
Должен жить ты пока зло на воле,
Но сказала, сначала добро умрет,
Владычица нашей боли.
— А. Ч. Суинберн, Долорес
– Куда он пошел?
– потребовал Шелли.
Все еще не обретя дар речи, Кроуфорд просто указал на колышущиеся занавески.
Шелли бессильно привалился к стене и потер глаза.
– Она пыталась задушить ее - задушить Мэри. Он поднял руки, все в кровоточащих царапинах. Мне пришлось отрывать ее руки от шеи Мэри.
Вильямсы и Джозефина были теперь тоже здесь, и Шелли отдернул шторы, присел возле окна, провел по полу пальцем и лизнул его, затем переместился и проделал все снова. Когда он поступил так со всеми окнами в комнате, он поднял взгляд.
– Здесь нет ни соли не чеснока, - сказал он, глядя прямо на Эдварда Вильямса.
Вильямс вздрогнул, затем промямлил, - Так это был чеснок? Вот что так пахло - я просто подумал, что лучше их вымыть… Он застегнул воротник ночной рубашки, но Кроуфорд увидел пятнышко крови, просочившееся сквозь ткань.
Губы Шелли сжались в бескровную тонкую нить.
– Отправляйтесь все спать, - сказал он, - все, кроме тебя Айкмэн - нам нужно поговорить.
– Джозефина может остаться, - сказал Кроуфорд.
Шелли прищурился. Я думал, ее зовут… ? Хотя хорошо, пусть остается. А все остальные по кроватям.
Когда Вильямсы закрыли дверь в свою комнату, Шелли вкрутил штопор в новую бутылку и разлил вино по лишь недавно оставленным бокалам, которые снова держали Кроуфорд и Джозефина.