Гнёт ее заботы
Шрифт:
Существо перестало сопротивляться и клацало и скрипело под ней. Усыхающие конечности окончательно съежились, и Джозефина выдернула кинжал и медленно поднялась на ноги.
Кроуфорд собрал оставшиеся силы, а затем заставил себя подняться и дохромать до нее. Он приближался к ней с осторожностью, пока она не взглянула на него, и он не увидел узнавание в ее глазах.
– Это была не Джулия, - сказал он, кладя руку ей на плечо.
– Я знаю, - ответила Джозефина, пристально глядя на маленькую статую, лежащую на полу.
– Но все, что я
Кроуфорд потянул ее прочь, и они повернулись и вместе медленно приблизились к стеклянному коробу у стены. Лежащий внутри мужчина слабо пошевелился на витиевато вышитом ложе и, кажется, издал тихий смешок.
На миг Кроуфорду показалось, что это ужасно древняя старуха, одно бедро которой скрывалось в отверстии в стене, и которая каким-то образом оказалась беременной - ее лицо было ввалившимся и сморщенным, будто высушенное под солнцем яблоко, но живот был непомерно раздут, словно она вынашивала огромного младенца. Затем он заметил жидкую бороду, и рубец, прорезавший раздутое чрево, и, в конце концов, внизу, разглядел запрятанные, словно давно заброшенные школьником учебники, иссохшие мужские гениталии.
Шрам протянулся через раздутый живот, но он узнал его - точно такой же был на плоском животе двойника фон Аргау, чью рану он сшил в кафе на берегу канала, так много лет назад.
– Добрый вечер, Вернер, - неуверенно произнес Кроуфорд.
– Ты знаешь, кто эта женщина? Она та самая сиделка, которую ты с моей помощью пытался отравить в Риме два года назад.
– Посмотри ка на потолок, - прокаркал кошмарный старик.
– Кроуфорд поднял взгляд.
И в груди у него похолодело. Потолок был шахматной доской составленной из тяжелых, квадратных каменных блоков, и казалось, сам спинной хребет Кроуфорда съежился, когда он внезапно осознал, что здесь недоставало поддерживающих его колонн.
– А теперь смотри на меня. Старик махнул скелетообразной рукой на свое левое бедро, которое при первом взгляде показалось ему засунутым в отверстие в стене. Сейчас же, вглядевшись более внимательно поверх тугого свода живота, он увидел, что таз и бедро старика были словно срезаны почти до самой спины, и тело его каким-то образом врастало в камень.
«Он и арка здания срослись в области бедра, - подумал Кроуфорд.
– Словно две женщины на той маленькой лепешке, которую Джозефина должна была разломить, когда мы играли свадьбу с ее сестрой».
На ум ему пришла строчка из Шекспира, из Макбета, которую так любил цитировать Шелли: словно два изнуренных пловца, что вместе сцепились и тащат друг друга на дно; и на миг ему пришло в голову, что он и Джозефина, и все эти поэты также являли собой чудовищные, невыносимые соединения двух личностей. Вернер и те женщины, изображенные на овсяной лепешке, были просто более очевидными примерами, и это мешало увидеть более тонкие проявления такой связи.
– Я часть этого здания, - сказал Вернер. Только моя жизненная энергия удерживает потолок от падения. Из-под сети морщинок избороздивших пергамент лица на Кроуфорда взирали блестящие глаза.
– Ты понимаешь это?
– Да, - ответил Кроуфорд.
– Умрешь ты, и мы умрем тоже.
Похожий на скомканную бумагу рот снова ожил: - Так уж сложилось, ничего не поделаешь. Так что можешь забыть все свои идеи о том, чтобы вырезать из меня статую. Несмотря на все это, мое предложение все еще в силе: уйдите сейчас, и я позабочусь, чтобы нефелимы навсегда о вас позабыли.
Кроуфорда сотрясала дрожь, но он выдавил смешок.
– Я знаю, чего стоит их слово. Перси Шелли недавно проверил.
«Я мог бы заставить Джозефину уйти, - подумал он, - а затем сделать это, вырезать из него эту чертову статую».
Затем он вспомнил ее обещание утопиться, если он не разрешит ей отправиться вместе с ним. И понял, что заставить ее уйти не удастся.
На мгновение у него даже мелькнула мысль, не принять ли предложение Вернера - но он сразу же ее отверг, понимая, что и на это Джозефина тоже не согласится.
«Но, может быть, Вернер блефовална счет потолка»?
Кроуфорд снова взглянул вверх, а затем обреченно опустил взгляд. Нет, он не блефовал.
Он щелкал пальцами, избегая смотреть как на Вернера, так и на Джозефину.
«И времени у тебя тоже не так много, - напомнил он себе.
– Нужно что-то делать».
Он уставился сквозь стеклянный короб на древний рубец, протянувшийся через выпирающий живот фон Аргау, а затем очень медленно повернулся к Джозефине.
– Сколько лет ты проработала медсестрой?
– Шесть, - прошептала она.
– А сколько раз тебе приходилось… Он вынужден был остановиться, чтобы сделать глубокий вдох.
– Сколько раз тебе приходилось ассистировать при кесаревом сечении?
Вернер начал что-то быстро говорить, но голос Джозефины легко пробился через его слова.
– Раз шесть, думаю.
– Хорошо - потому что скоро тебе придется сделать это снова.
Кроуфорд забрался в стеклянный саркофаг и, не обращая внимания на костлявые руки Вернера, слабо дергающие его за брюки, начал осторожно выбивать стеклянные стенки рукояткой пистолета - для работы им с Джозефиной нужно было место.
Слабые причитания Вернера потеряли всякое сходство со словами, когда Кроуфорд взял в руки кинжал, обернутый тряпкой, чтобы его можно было держать у острия, зажал пальцами тугую складку плоти и сделал первый надрез.
И хотя попытки Вернера освободиться сделались еще более настойчивыми, Джозефина легко с ними справлялась, удерживая его на месте одной рукой, пока другая стирала текущую кровь куском ткани, смоченным брэнди из фляжки Кроуфорда. Каждые несколько секунд она подносила фляжку к губам старика - после первого разреза он больше не отказывался от спасительного алкоголя.