Гнёт ее заботы
Шрифт:
Он переключил внимание на разрез, который предстояло зашить.
– Джозефина, - задумчиво сказал он, протягивая ей сломанный нож, - не могла бы ты отломать каблук от твоей туфли? А затем с помощью ножа вытащить один из гвоздей?
Джозефина взглянула на свои туфли, затем на нож.
– Хорошо.
Не прошло и минуты, как она протянула ему гвоздь, и он принялся за работу.
Кроуфорд осторожно использовал кончик сапожного гвоздя чтобы проколоть отверстия в краях рассеченных тканей, отчаянно замирая от каждого порывистого вдоха и выдоха старика - затем он взял из рук Джозефины еще одну ленту, обсосал один ее конец, чтобы
Спустя долгую минуту кропотливой работы он крепко стянул все последующие дюймы разреза, так что рассеченная брюшная полость оказалась надежно закрытой, и ничто не расходилось.
Он перевел дыхание и протянул руку за следующей лентой.
Они сшили все мускулы, а затем кожу. Вернер все еще дышал, хотя так и не пришел в сознание. Из разреза выступала кровь, но не настолько сильно, чтоб по этому поводу волноваться.
Кроуфорд выпрямился. Кожа головы зудела от осознания потолочных камней, нависающих в шести ярдах над ними. Он опустился на колени возле измазанной кровью статуи, сомкнул на ней руки, а затем заставил себя выпрямить ноги и подняться, хотя от этого усилия у него потемнело в глазах, а из носа снова пошла кровь.
– Быстро!
– выдохнул он.
– Наружу, туда, откуда пришли.
Джозефина подхватила кожаную сумку, и они, пошатываясь и хромая, устремились к двери, ведущей в широкий коридор.
Статуя как раз прошла через узкое окно, стекло которого выбила пушка австрийцев. Не доверяя своим оглушенным ушам, Кроуфорд не двигался с места до тех пор, пока Джозефина не заверила его несколько раз, что слышала всплеск, с которым статуя утонула в канале.
Наконец он кивнул, взял ее за руку и бросился к лестнице.
По площади взад и вперед носились люди. Дважды Кроуфорд слышал, как гром орудийного выстрела эхом отражался от кружевной, поддерживаемой колоннами стены Дворца Дожей, но никто не приближался к ним, пока они, хромая и спотыкаясь, не миновали подавляюще высокие, но снова дремлющие колонны Грай и не бросились к лестнице, ведущей к причалам.
Рядом простирались скрывающиеся в тени арочные своды дворца. Из-под одного из них им навстречу шагнул мужчина и, заступив дорогу, выбросил вперед руку. Кроуфорд устало поднял меч и все еще заряженный пистолет.
– Я Карбонарий, - поспешно сказал незнакомец, и когда Кроуфорд присмотрелся, он узнал его бородатое лицо. Это был предводитель отряда Карбонариев, который помог им добраться до логова Вернера.
– Здесь неподалеку лодка, которая отвезет вас в Лидо, - тихо и поспешно сказал командир, - в маленьком канале возле Пьяного Ноя [449] . Он зашел им за спину и начал подталкивать их вперед.
449
Drunkenness of Noah - Пьяный Ной. Дословно Пьянство Ноя.
Он провел их вдоль южной стены дворца, с простершимися по правую сторону на четверть мили в ширину водами канала ди Сан Марко, и у самого подножия Соломенного Моста толкнул их налево, в сторону от ступеней, между двух колонн дворца. Впереди лежал канал, в который чуть ранее выпрыгнул Карло. Кроуфорд увидел ожидающего их гондольера - одна нога на мостовой, а вторая на корме узкого суденышка.
– Австрийцы в смятении, - сжато сказал их проводник, - а стража
– Но даже не вздумайте возвращаться в Венецию, - добавил он.
Кроуфорд поднял взгляд и запоздало сообразил, о чем минуту назад говорил их проводник - над колоннами в юго-восточном углу здания располагалась скульптура Ноя, раскачивающегося под виноградной лозой, расплескивая вино из кружки, и почти потерявшего свое одеяние, неряшливо сбившееся вокруг его талии.
Когда они с Джозефиной забрались в гондолу, он снова поднял взгляд на бедного Ноя. «Пожалуй, - подумал Кроуфорд, - он имел полное право напиться и потерять штаны, после того, как спас всю органическую жизнь на земле».
Он свинтил крышку фляжки и протянул ее Джозефине, пока гондольер правил от берега, и когда она передала ее обратно, он поднял фляжку в направлении Ноя и осушил последний остававшийся в ней глоток. Позади них нависал Мост Вздохов, но он смотрел только вперед, туда, где посреди ночи вырастали башни и купола церкви Сан-Джорджо Маджоре.
Когда они достаточно отдалились от берега, и гондольер начал налегать на весло, чтобы повернуть их на восток к лагуне, Кроуфорд нащупал в сумке Джозефины завернутое в рубашку сердце Шелли. Он прошептал молитву расщепленной, изъеденной временем голове Христа, а затем перегнулся через планшир и вытянул пахнущее гарью, бьющееся сердце над темной водой.
Ничто не тревожило спокойную водную гладь, кроме слабо светящихся пятен медуз, словно бледные молочные брызги повисших в воде, и следа за кормой, в свете звезд убегающего от них прочь по обеим сторонам лодки.
Когда низкие волны, разрезаемые узким носом-ножом, полностью скрыли из глаз древний город, и даже легчайшее завихрение не указало на третью сестру, движущуюся внизу, он откинулся обратно и спрятал сердце в сумку.
Нефелимы дремали снова, впервые за восемь сотен лет.
Он обнял Джозефину, и она положила голову на его плечо и заснула.
Недомогание мое полностью прошло на четвертую ночь - словно было оно вызвано Лериче - и я, наконец, ненадолго провалился в сон, и был столь изнурен, что хотя здесь случились три легких толчка землетрясения, которые выгнали весь город на улицы - ни они, ни гомон толпы не разбудили меня…
Здесь, казалось, бушевали все бури, которые только сотрясали этот земной шар - и что до меня, это меня ничуть не удивляет - словно сама земля несколько подустала от тиранов и рабов, которые топчут ее поверхность.
— Лорд Байрон, к Августе Ли, 7 Ноября 1822
ЭПИЛОГ: Варнхем, 1851
Лишь друг другу я слышал, русалки поют.
Песни их мне едва ль суждено услыхать.
— Т. С. Элиот
– Итальянцы?
– отозвалась Люси, тряпка, которой она натирала барную стойку, зависла в дюйме над потертой столешницей. Я не могу принять заказ у итальянцев.