Гнев Тиамат
Шрифт:
Сейчас он сидел за столом и водил головой, как будто следил за полетом видимых только ему насекомых. Его руки временами приподнимались, шаря по столу, и снова замирали, он словно что-то искал и тут же забывал о том. Келли принес ей плетеное кресло, поставил рядом. Тереза села, сложила руки на коленях и принялась разглядывать отца в поисках малейших признаков улучшения. В поисках любой надежды, что «сегодня» превратится в «завтра», и что ради этого стоит жить.
– Папа? – позвала она, и показалось, он отреагировал на звук. Чуть развернулся к ней, и
– Папа, – позвала она снова, – он хочет убить меня. Доктор Кортазар. Он собирается меня убить.
Он еще больше развернулся к ней, слегка нахмурился. Может, услышал, может, просто совпало. Протянул руку, чтобы погладить воздух возле ее головы, как делал иногда, но сейчас она обхватила его за пальцы и за руку притянула к себе:
– Ты там? Ты понимаешь, что я говорю? Он хочет меня убить. Он хочет распять меня на булавках, как лягушку, и препарировать. И никто мне не поможет. Никому дела нет.
Теперь она заплакала, и ненавидела себя за это.
– Вернись, – прошептала она. – Папочка, вернись.
Он приоткрыл рот, вроде бы собираясь заговорить, но издал лишь влажный чмокающий звук. С каким мясник швыряет на стол кусок мяса. Секунду он хмурился, а потом отвернулся к окну.
– Папа, – позвала она еще раз. И еще: – Папа!
Он вздрогнул на крик.
Позади отворилась дверь, послышалось вежливое покашливание Келли. Она выронила руку отца, вытерла глаза. Не то чтобы хотелось спрятать слезы. Но лучшее, что ей оставалось сейчас – перестать рыдать.
– Я могу вам чем-нибудь помочь, мисс? – спросил Келли. Он носил стандартную красную ливрею портье. Она знала его целую вечность, с тех пор как ребенком бегала по коридорам за щенком, который после вырос в Крыску. Он поил ее чаем, накрывал для нее стол. Она всегда смотрела на него как на дверь или картину на стене. Как на вещь. На функцию. Объект. И вот они вместе в этой комнате, и она впервые увидела в нем человека. Старика, преданного отцу, как никто другой. Старательно, как и она, скрывающего то, что произошло.
– Есть изменения? – спросила она. – Он хоть как-то поменялся?
Келли вскинул брови, подыскивая ответ. Вздохнул кротко, как бы извиняясь:
– Трудно сказать, мисс. Временами кажется, он понимает, где он. Понимает, кто я. Но, возможно, я принимаю желаемое за действительное.
Отец снова принялся следить за невидимыми жучками в воздухе. Лоб его разгладился. Даже если он слышал все и понял все, теперь его занимало что-то другое. Она поерзала, скрипнуло плетеное кресло.
– Я вернусь, – сказала она. – А если он изменится... Если ему станет легче…
– Я прослежу, чтобы вам немедленно сообщили, – пообещал Келли.
Она поднялась, чувствуя рассогласованность движений. Как будто она воздушный шарик с обрезанной веревочкой. Пока она шла к двери, Келли взял плетеный стул, собираясь вынести его из комнаты.
– Он был бы рад узнать, что вы приходили, – сказал Келли. – Не знаю, понял ли он, что вы здесь, но если бы понял, был бы рад. Я твердо верю.
Наверно, он хотел утешить, но Терезе было все равно. Она вышла, не поблагодарив, не обругав, она просто тупо переставляла одну ногу за другой, пока не покинула личные апартаменты отца.
В общественных частях Государственного Здания, где крутились шестеренки правительственных механизмов, по-прежнему кипела оживленная деятельность. Как в пчелином улье или термитнике, обитатели которого еще не знают, что их королева мертва. Никто не остановил Терезу, никто не посмотрел в глаза. Словно привидение, она прошествовала мимо и добрела до своих комнат. Хотелось лишь одного – запереться изнутри, заползти в кровать, молясь, чтобы уснуть без сновидений, и пусть сон перенесет ее в завтрашний день. Или позже. Куда угодно, только бы подальше от «сейчас».
Но когда она добралась к себе домой, дверь была открыта. На диване сидел полковник Илич. Он не поднял глаз, когда она вошла.
– Где Крыска? – спросила Тереза.
– В спальне. Ты пропустила урок этим утром, – сказал он приятным, нисколько не осуждающим и до тошноты фальшивым голосом.
Тереза сложила руки на груди:
– Я была с отцом.
– Похвально, но твой отец предпочел бы, чтобы ты выполняла свои обязанности. Все. В том числе обязанность учиться. – Илич встал, выпрямившись во весь рост, добавляя себе властности. – И завтракать.
– Я не голодна.
– Это не обсуждается. У нас…
– Опасные времена, – перебила Тереза. – Нестабильная ситуация. Мы должны блюсти наш внешний вид. Знаю. Все только об этом и твердят.
– Тогда прекращай вести себя, как мелкая паршивка, и делай, что положено.
Занятно, как изменилось сейчас его лицо. Она так привыкла, что он держит себя в руках, всегда профессионален и открыт, и дружелюбен. А тут – смятение, недовольно поджатые губы. Потом мелькнуло выражение удовольствия. Даже гордость. Всего на пару мгновений, но рассказать кое о чем успело.
– Ты, – отчитывал он, не давая ей рта раскрыть, – дочь высокого консула. Лицо всей семьи. Ты олицетворяешь стабильность империи.
– Да ваша империя в жопу катится! – выкрикнула Тереза. – Кругом все рушится. Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Его голос снова затвердел, стал выдержан:
– Я хочу, чтобы ты ела. Я хочу, чтобы ты показывалась на уроках. Я хочу, чтобы ты всем и каждому излучала нормальность, стабильность и спокойствие. Таков твой долг перед отцом и империей.
Ее охватила такая ярость, что, казалось, еще немного, и тело воспарит над полом. Она не знала, что сейчас скажет. Не было ни аргументов, ни четко выработанной позиции, только переполняющий ее гнев.